Уважение к ребенку - [47]

Нелегко завоевать доброе отношение и доверие этих недоверчивых детей, разобиженных, что их не лечат, не помогают им. Я только напомню здесь, что ребенок считает взрослых людей полубогами, которые все знают и умеют, но, видно, не хотят ему помочь.

Я не могу здесь дольше останавливаться на немногочисленной и любопытной группе детей-похабников; этого похабства здесь столько, сколько в анализах определяется как «след белка». Те, кто утверждает другое, переносят свое восприятие на абсолютно непонятный им мир детских восприятий.

Среди детей мы встречаем рядом с агрессивной амбицией много защитной гордости. Опыт минувших переживаний, иногда врожденное свойство – физическая слабость делают их мизантропами. Надутые, ворчливые и недоброжелательные – трагичная жертва порока!

Приведу одно воспоминание. Будучи в Париже, я отправился на праздник плавания. Он был устроен в честь окончания учебного года. Прекрасный бассейн, амфитеатр, заполненный десятком тысячей школьников вместе с учителями. Много солнца и радости. Появляется министр просвещения. Оркестр играет Марсельезу, дети встают, снимают шапки. Один двенадцатилетний сидит. Товарищ осторожным и мягким движением пытается его поднять, снять с него шапку. Гневный взгляд, резкое движение. Сидит в шапке. Демонстрация против правительства, против Франции. Три взгляда устремились на строптивого мальчика. Его заметили полицейский, учитель и я. Потом наши взгляды встретились, и мы, все трое, улыбнулись. Я испытал зависть, что богатая, вне опасности нынче Франция может позволить себе роскошь снисходительной улыбки. Сокращение сокращений. Обобщаю: бывают невинные коросточки, язвочки, нарывы и туберкулез, который подрывает, точит, заражает. Я ясно вижу и понимаю попытки сделать так, чтобы некоторая категория детей вовсе не рождалась. Я вижу потребность в больницах, в изоляции на длительное время. Не преувеличиваю трудностей, но и не преуменьшаю. Грознейшая проблема – это надругаться, возбудить ненависть, ярость, растить голодных волков, затравленных хищников.

К сожалению, эти беспомощные страдания могут покрыть сплошь, как вши, а кормятся этим страданием – садизм и воровство, невежество и хамство. Есть три пути: один – это притон, клоака, где несчастные дети переносят адские пытки и муки, второй – это врачевание, третий (именно это я видел в Лихтенберге) – механизированная дисциплина, где нет места собственной мысли, никакому собственному решению. Предостерегаю перед третьим путем, так как, напуганные примером первого пути, мы можем скатиться именно к третьему. Образец – больница не обвиняет, не осуждает, а изучает и лечит.

Открытое окно

Дети имеют в мою комнату свободный доступ. Заранее договорено: можно играть или говорить вполголоса либо полная тишина. Для приема гостей у меня стульчик, креслице и маленький столик. Три окна вплотную друг к другу; среднее открыто; подоконники низко – тридцать сантиметров от пола. Ряд лет ежедневно я ставлю стульчик, креслице и столик подальше от открытого окна, а бывает, что и задвигаю их куда-нибудь в угол. И каждый вечер неизменно они стоят у открытого окна. Иногда я вижу, как их придвигают сразу, решительным движением, иногда приподнимают тихо, осторожно, почти украдкой. Чаще всего я не знаю, как это получилось. Я клал в разных местах иллюстрированные журналы, преграждал доступ к окну цветочными горшками. И меня радовало, как они хитроумно обходят искушения и устраняют препятствия; открытое окно побеждает – даже когда ветер, даже когда дождь, когда холодно. Тропизм заставляет водоросли скучиваться там и сям, велит группироваться так, а не иначе – вверх и вниз, вплоть до кристаллизации, химического сродства, – велит картофельной ботве ползти по стенке погреба к зарешеченному окошку, – и тот же закон природы, вопреки людским запретам, направляет узника к окну, чтобы увидеть пространство.

Ребенку требуется движение, воздух, свет – я согласен, но и что-то еще. Пространство, чувство свободы – открытое окно.

У нас два двора: задний, окруженный стенами, и передний» менее удобный, который ценится выше. Тут теплее и светлее – согласен. Но не только это: ворота прямо на улицу. Чуть с ума не сходят, когда с улицы попадают в поле, тоска по реке. Ну а если море, чужие континенты, весь мир? Смешным показалось бы мне требование представить доказательства того, что многие гибнут в тюрьмах только потому, что у нас нет пароходов.

Заключение – это не просто изоляция вредных и преступных, а тяжелое наказание, независимо от той или иной пищи и режима. <…>

Мы субъективно оцениваем и осуждаем средневековые пытки. Нелегко было тогда поймать преступника. Скрыться и убежать в леса или чужие страны, воспользоваться пожаром, суматохой, набегом, подкупить тюремную стражу – для сильных, отважных, предприимчивых это пустяковое дело. Надо было заточить, приковать цепями, четвертовать, сжигать на кострах, сажать на кол, сечь публично на площади. Иначе нельзя было, но ведь и это не помогало. А может быть, только на первый взгляд? Мы не знаем, сколько хищников погибало в лесах, горах, реках, сколько создавало новые отдаленные поселения. Разве Америка не была до недавнего времени убежищем для авантюристов и преступников всего Старого света? Сегодня наиболее распространенное и одновременно наиболее тяжелое наказание – тюрьма.