Уважаемый господин М. - [10]

Да, господин Ландзаат с энтузиазмом танцевал на школьных праздниках. Он без предисловий брал девушек за руку и тянул за собой на танцпол. А девушки, как правило, и не упирались. В лицее имени Спинозы Ян Ландзаат пользовался популярностью – может быть, самой большой. Слишком длинные зубы были всего лишь маленьким изъяном его неизменно загорелого моложавого лица. Другим изъяном было то, что он хорошо знал, как популярен и как может заставить девушек краснеть и хихикать.

В школьной поездке в Париж он дольше других учителей задержался в баре гостиницы. Он пил перно без воды и безо льда, рассказывая смешные истории из тех времен, когда преподавал в лицее имени Монтессори. Истории, которыми он смешил нас всех – включая Лауру Доменек, которая, как и я, училась в пятом классе.

– Они там, в Монтессори, совсем помешанные, – говорил Ландзаат. – Настоящая секта. Улыбаются собственной правоте. Вере в собственную правоту. Как я был рад, когда смог оттуда уйти!

Потом он во второй раз положил руку на запястье Лауры, с той только разницей, что теперь убрал руку не сразу. Мы все это видели. Мы видели, что Лаура позволила его руке остаться. Мы видели, как Лаура сняла резинку со своего конского хвоста и тряхнула длинными черными волосами, как потом она взяла в губы сигарету и попросила у господина Ландзаата огоньку.

Несомненно, Ян Ландзаат тоже должен был натянуть носки и обуться в то утро второго рождественского дня, когда он покинул свою временную квартиру, которую снимал в Речном районе на юге Амстердама, чтобы провести несколько дней «у друзей в Париже». Поскольку «это ведь по пути», как он объяснит нам позже в тот же день, он сделал крюк через деревушку Терхофстеде (муниципалитет Слейс), лежащую километрах в пяти от побережья Зеландской Фландрии.

Его бурный роман с Лаурой Доменек закончился меньше чем за два месяца до этого. Он пытался не слишком переживать разрыв, но на его лице с каждым днем все явственнее читались внешние признаки крушения. Цвет лица из бронзового превратился в желтый, он не раз забывал побриться, а иногда во время утренних уроков даже задних парт достигал запах спиртного. Зачастую, стоя у доски, он на несколько минут погружался в свои мысли. В таких случаях приходилось неоднократно повторять вопрос, прежде чем получишь ответ.

За исключением того единственного раза, когда я поднял руку и спросил, насколько правдивы слухи о том, что Наполеон приказал утопить в Сене свою шестнадцатилетнюю любовницу. Господин Ландзаат медленно повернулся и посмотрел прямо на меня. Веки у него покраснели, под глазами лежали синие круги, как будто он всю ночь проплакал.

– И с чего бы вдруг ты этим заинтересовался? – спросил он.

Домик в Терхофстеде принадлежал родителям Лауры, которые уехали в Нью-Йорк на рождественские праздники, так что мы с ней были предоставлены самим себе. Узнав, что Лаура так решила, Ян Ландзаат сначала не мог поверить своим ушам. А когда услышал почему и ради кого, то, по словам Лауры, скривился.

– С этим? – произнес он.

Домик был белый и стоял на краю деревни. Утром я сначала любовался длинными черными волосами Лауры, разметавшимися по всей подушке. Иногда я давал ей поспать, но обычно будил. На окнах цвели ледяные цветы, а наверху не было отопления, поэтому после первой ночи мы перетащили матрас с чердака в гостиную и уложили перед старинной угольной печкой.

На самом деле вставали мы редко. Один раз – чтобы купить продукты в соседней деревне Ретраншемент, где был магазин. Мы пошли пешком, потому что ехать на велосипеде было слишком холодно, и всю дорогу крепко держались друг за друга. С бутылками дешевого вина и пива, яйцами и хлебом вернулись назад в домик.

Разница между днем и ночью расплывалась в бесконечную пустоту, в которой мы видели только друг друга – чтобы пытаться быть друг к другу все ближе и ближе. В тепле наших состегнутых вместе спальных мешков, на матрасе перед угольной печкой мир каждый день, каждый час, каждую минуту начинался заново.

В этой бесконечной пустоте было не так уж странно, что на второй рождественский день мы оделись и отправились в Ретраншемент, чтобы пополнить припасы. Немалое время простояли мы перед витриной закрытого магазина, не сразу поняв, что мир придерживается твердого расписания. Это был самый холодный день за всю неделю, с мостовой сдувало тонкий снежный туман. Снова смеркалось или снова светало – даже в этом больше не было абсолютной уверенности.

Так мы ни с чем начали отступление к своей теплой постели у печки. Вскоре за Ретраншементом дорога делает небольшой поворот. С середины этого поворота уже можно видеть первые дома Терхофстеде, в том числе и белый дом Лауриных родителей.

Лаура первой увидела, что у садовой ограды стоит машина. Кто-то опирался о капот – неясная фигура с такого расстояния, но все-таки явно человек. И снова не я, а Лаура тотчас же узнала в кремовом «фольксвагене-жуке» машину нашего учителя истории.

– Ой нет! – сказала она.

Она вцепилась в меня и за руку потащила обратно. В этом месте поворота не было ни домов, ни деревьев, за которыми можно было бы спрятаться. Единственный выход был в том, чтобы как можно скорее повернуть назад.