Утверждает Перейра - [8]

Перейра, утверждает Перейра, почувствовал, что, пока он произносил все это, по спине у него побежала струйка пота. Почему он начал вдруг — потеть? Кто знает? Точно он сказать не берется. Возможно, потому, что стояла страшная жара, это уж вне всякого сомнения, и вентилятора было явно недостаточно, чтобы поддерживать прохладу в таком тесном помещении. Но, возможно, еще и потому, что ему стало вдруг жаль молодого человека, который смотрел на него как обиженный ребенок и все время, что он говорил, грыз ногти. Так что у него не хватило духу сказать ему: что поделаешь, попытка не удалась, до свидания. Вместо этого он продолжал, скрестив руки, глядеть на Монтейру Росси, и Монтейру Росси сказал: Я перепишу, я к завтрашнему дню все перепишу. О нет, нашел в себе силы ответить Перейра, никакого Гарсии Лорки, ради бога, слишком многие стороны его жизни и смерти не устраивают такую газету, как «Лисабон», не знаю, отдаете ли вы себе отчет, дорогой Монтейру Росси, что в Испании идет гражданская война и что португальские власти смотрят на нее так же, как генерал Франсиско Франко, и что Гарсиа Лорка был политическим преступником, да, это именно то слово: политическим преступником. Монтейру Росси, будто испугавшись этого слова, вскочил, стал пятиться к двери, потом остановился и, сделав шаг вперед, сказал: А я-то думал, что нашел работу. Перейра не ответил и почувствовал, как струйка пота опять побежала у него по спине. Что же мне теперь делать? — прошептал Монтейру Росси почти умоляющим голосом. Перейра, в свою очередь, тоже встал, утверждает он, и подошел к вентилятору. Несколько минут он стоял молча, подставив спину под вентилятор, чтобы просушить рубашку. Вам нужно написать некролог Мориаку или Бернаносу, на ваше усмотрение, если вы достаточно хорошо меня поняли. Но я работал всю ночь, пробормотал Монтейру Росси, и думал хоть что-то получить за это, я ведь многого не прошу, только на обед. Перейра хотел было возразить, что накануне вечером он дал ему аванс на покупку новых брюк и что он не может выдавать ему деньги каждый день на расходы, потому что он ему не отец. Ему хотелось быть твердым и жестким. Но вместо этого сказал: Если все дело в том, что вам не на что сегодня поесть, то я, разумеется, могу пригласить вас пообедать, я тоже еще не обедал и чувствую некоторый голод, охотно съел бы хорошую рыбу на решетке или эскалоп в сухарях, как вы на это смотрите?

Почему он так сказал? Потому что был одинок и эта комната его угнетала, потому что на самом деле хотелось есть, потому что вспомнил фотографию жены или по какой-либо другой причине? Этого он объяснить не может, утверждает Перейра.

6

В конце концов Перейра, утверждает Перейра, пригласил его на обед и решил повести в «Россиу». В выборе места он не сомневался, да и где они — в сущности, два интеллигентных человека — могли бы еще посидеть, как не в этом литературном кафе.

В 20-е годы кафе и ресторан «Россиу» пользовались громкой славой, все авангардистские журналы делались за его столиками, туда ходили буквально все, и не исключено, что кто-нибудь и теперь бывает там по старой памяти. До ресторана они шли молча, спускаясь по бульвару Свободы. Перейра хотел сесть в глубине зала, потому что на улице под навесом было невыносимо жарко. Оглядевшись по сторонам, он не увидел ни одного писателя, утверждает он. Все писатели отдыхают, произнес он, чтобы сказать что-нибудь, должно быть, разъехались: кто в деревню, кто на море, только мы с вами и остались в городе. Или просто сидят по домам, заметил Монтейру Росси, по теперешним временам вряд ли кому-то особенно хочется бывать на людях. Перейра припомнил эту фразу и почувствовал, утверждает он, как тоскливо стало у него на душе. Он осознал вдруг, что они здесь совсем одни и никого вокруг, кто бы разделял с ними то же настроение общей подавленности; в зале сидели две дамы в шляпках и четверо мужчин в углу, с мрачным видом. Перейра выбрал столик поодаль, заправил, как он всегда делал, салфетку за воротник рубашки и заказал бокал белого вина. Начну, пожалуй, с аперитива, пояснил он, обращаясь к Монтейру Росси, обычно я не пью спиртного, но сегодня мне просто необходимо выпить. Монтейру Росси попросил принести ему бочкового пива, и Перейра поинтересовался, почему тот не возьмет вина, потому что не любит? Нет, потому что предпочитаю пиво, ответил Монтейру Росси, и пьется легче, и освежает лучше, к тому же я совершенно не разбираюсь в винах. Напрасно, заметил Перейра тихим голосом, если вы хотите стать настоящим критиком, вам следует развивать свой вкус, воспитывать утонченность и умение разбираться в винах, в кушаньях, в жизни. И в литературе, заключил он. На что Монтейру Росси, смешавшись, сказал: Я все собираюсь поговорить с вами начистоту, по не хватает духу. А вы не смущайтесь — я ведь всегда могу сделать вид, что ничего не понял. Не сейчас, сказал Монтейру Росси.

Перейра заказал печеную рыбу, орату на решетке, утверждает он, а Монтейру Росси выбрал гаспаччо на первое и еще рис с дарами моря. Рис подали в огромной глиняной миске, которую Монтейру Росси опустошил в три приема, утверждает Перейра, и доел все Дочиста, при том что порция была огромной. Потом он откинул прядь волос со лба и сказал: Наверное, я взял бы еще мороженого или на худой конец лимонный шербет. Перейра прикинул в уме, во что ему обойдется сегодняшний обед, и получалось, что большую часть недельного заработка придется оставить здесь, в ресторане, где он рассчитывал встретить маститых лисабонских писателей, а вместо этого застал только двух старушенций в шляпках да четыре темных силуэта за столиком в углу. Он снова начал потеть и освободил ворот рубашки, вынув оттуда салфетку, потом попросил минеральной воды из холодильника, чашку кофе и тогда, глядя в упор на Монтейру Росси, сказал: А теперь откройте мне то, о чем вы не захотели говорить перед обедом. Сначала Монтейру Росси, утверждает Перейра, уставился в потолок и начал его разглядывать, затем отвел глаза в сторону, прокашлялся и, покраснев, как дитя, сказал: Мне как-то неловко, право. Нет ничего такого, чего бы следовало стыдиться в этом мире, сказал Перейра, разумеется, если ты никого не обокрал и не опозорил отца с матерью. Монтейру Росси поднес салфетку к губам, будто хотел удержать слова, подступившие к горлу, вытер рот и, откинув прядь волос со лба, сказал: Даже не знаю, с чего начать, вы, как я понимаю, человек требовательный и ждете от меня профессионализма, словом, чтобы я больше думал головой, но дело в том, что я-то склонен руководствоваться другими принципами. Какими именно, поясните, попросил Перейра, помогая ему справиться с речью. Ну, в общем, сбивчиво продолжал Монтейру Росси, в общем, говоря откровенно, суть вопроса заключается в том, что я иду от логики сердца, наверное, этого не следовало делать, возможно, я и сам того не хотел, и это получалось помимо моей воли, само собой, потому что было сильнее меня; уверяю вас, я способен писать по-научному и вполне мог бы сделать статью памяти Гарсии Лорки такую, как надо, но то, о чем я говорю, было сильнее меня. Он снова приложил салфетку к губам и добавил: И к тому же я влюблен в Марту. А это-то здесь при чем? — перебил его Перейра. Не знаю, сказал Монтейру Росси, наверное, ни при чем, но и это — логика сердца, вы так не думаете? И в каком-то смысле — та же неразрешаемая задача. Ваша задача в том, чтобы не ломать себе голову над вопросами, которые вам заведомо не по силам, хотел было возразить Перейра. Наш мир — это один большой вопрос, но не нам пытаться ответить на него, хотел сказать Перейра. Главный же вопрос заключается в том, что вы еще молоды, слишком молоды и годитесь мне в сыновья, хотел сказать Перейра, но я решительно против того, чтобы вы почитали меня отцом: не для того я здесь, чтобы разрешать ваши противоречия. Следующий вопрос заключается в том, что между нами должны установиться нормальные профессиональные отношения, хотел сказать Перейра, вам нужно научиться писать, в противном случае, продолжая писать статьи по законам сердца, вы навлечете на себя — это уж точно — массу неприятностей.