Утро в редакции - [2]
Семячко. Подобная статья о древностях Чухломы была уже вами напечатана в другом журнале: она исполнена ошибок и противоречий.
Оболтусов. Помилуйте, стоит ли на это обращать внимание…
Семячко. Однако вы даже перепутали названия замечательных зданий, доселе существующих, и многие из них на другие места переставили.
Оболтусов. Что ж тут важного?.. Кто там живет, тот тотчас и видит, в чем ошибка, а я делаю исследования исторические. Вот еще не угодно ли отрывок из моей поэмы? Дело состоит в том, что театр освещен и… да, я забыл самое главное: я перевожу плоды величайшего гения древности… Потрудитесь объявить в вашей газете, что один известный литератор, или известный писатель и ученый, принял на себя труд, ну и т. д… понимаете?..
Семячко. Очень понимаю, чего вы хотите.
Оболтусов. Итак, я надеюсь, что вы исполните мою просьбу. А за повесть мне, я думаю, и деньги получить можно.
Семячко. У нас деньги обыкновенно платятся, когда статья напечатается, и притом только известным литераторам, заслужившим имя в публике.
Оболтусов. Да вот как вы напечатаете мою повесть, так я и буду известный литератор, а деньги до того времени подожду.
Семячко. (Долгонько ждать придется.)
Оболтусов. Итак, до свидания. (Уходит.)
Семячко. Молодец… в 16 лет всю мудрость поглотил. Чему же мы до сей поры учимся?.. Он на восточных языках читать не умеет, а переводит "Саконталу", не знает истории, а пишет историческую критику… и какой китаец!.. Ах! боже мой! уж половина двенадцатого. Что будет, если я не успею… (Читает корректуру.) Славная статья… только половину надо выкинуть.
Слышен звонок.
Опять, да что же это, наконец?
Входит Пельский.
А! это вы?.. Ну, слава богу, вы мне поможете, милейший мой. Вот вам, почитайте от скуки. Вы, кажется, ничего не делаете.
Пельский. Помилуйте, кто вам сказал?.. Да я целый день за работой.
Семячко. А всё ничего нет. Что ж вы сделали?
Пельский. Повесть написал, другую начал, драму продолжаю, к чужому водевилю куплеты приделываю, поему переделываю, литературные сцены пишу.
Семячко. Всё вдруг… Вот от этого-то у вас и не выдет ничего путного. Что вы так расстроены?
Пельский.
В моей душе мороз трескучий,
А над душой клубятся тучи,
А за душою ни гроша.
О, как пуста моя душа!..
Жизнь глупа, очень глупа. Особенно наша литературная.
Семячко. Стыдитесь жаловаться. У вас есть определенная работа. Сделал, да и гуляй себе на все четыре стороны. Вы ни за что не отвечаете, а мы отвечаем даже за вас. Вы глупо напишете, нас бранят; вы сделаете промах, нас обвиняют в неосмотрительности. Ваша жизнь завиднее нашей, вы сотрудники, а мы труженики.
Пельский. Оно отчасти так, да вы сами виноваты. Ваши враги вас бранят, смеются над вашей фамилией, делают из нее каламбуры; а вы не отвечаете им.
Семячко. Я литератор, а не торговка с рынка. Я могу входить в спор литературный, где от столкновения мнений может произойти польза для науки, искусства или словесности, но в торгашнические перебранки, порожаемые спекулятивным взглядом на литературу моих противников, я входить не могу и не намерен.
Пельский. Положим, так, да публика-то на их стороне, она думает, что вы молчите потому, что не имеете ничего сказать в оправдание.
Семячко. Пусть себе думают что хотят. Я для этого не намерен отступать от моих правил и пятнать страницы моей газеты тою ржавчиною литературы, которую желал бы смыть кровью и слезами. Я хочу исполнять свое дело добросовестно и честно. Кто любит то и другое -- тот поймет меня без полемических вылазок.
Слышен звонок.
Вот опять кто-то… Беда мне с посетителями! Вот, кстати, посмотрите, какое уморительное письмо я получил сегодня.
Пельский (читает). "Посылаю к вам мою комедии* для помещения в *** и прошу вас выслать мне за нее к празднику тысячу рублей серебром!" Ого-го! какой хват! Мы целый год тянем лямку, да этак не выписываем. Чудаки! Забились в провинцию и думают, что здесь деньги куры не клюют.
Семячко. Да посмотрите, какая вздорная вещь… Смысла нет. Разоряют меня эти господа… беспрестанно нужно платить за объявление да посылать в почтамт.
Входит Шрейбрун, в нанковом сюртуке, с клеенчатым картузом в руках, и низко кланяется; за ним входит женщина и двое запачканных мальчишек, одетых в курточки.
Шрейбрун (низко кланяясь). Извините, беспокою вас, крайняя нужда, ребятишки плачутся. У меня их, я вам откровенно скажу, не столько, что вы здесь видите… эти побольше, а то есть еще маленькие, которые чуть ходят, и еще самые маленькие, которые совсем ходить не умеют. Всего восемь человек, а девятый… но вы сами видите, в каком положении моя жена… жена, подойди поближе!
Семячко. Что вам угодно?
Шрейбрун. Дед мой был содержателем трактирного заведения в **гофе. Работая усердно и продавая иностранные вина российского производства, он зашиб-таки себе копеечку; в то же время жена его, покойная моя бабушка, скончалась… дед мой… но надо вам прежде сказать, что это была за чудная женщина; наше семейство по справедливости гордится ею. Она, видите ли…
Семячко. Позвольте вам заметить, что я в первый раз вас вижу и лучше бы хотел знать, с кем имею честь говорить.
