Повинуясь безотчетному порыву, Арвид подошел к столу, погладил рукой мягкую черную кожу футляра, потом щелкнул замками, открыл, прикрепил мост и, вскинув скрипку к плечу, радостно ощутил щекой ласковое, прохладное прикосновение лакированного подбородника. Легким, замедленным движением он провел смычком по пустым квинтам, чутко вслушиваясь в серебристые звуки.
Скрипка спустила строй совсем чуть-чуть, и он несколькими ловкими движениями, едва касаясь колков, настроил ее. Руки двигались сами, ухо само ловило оттенки звучания струн, а он словно бы оставался в стороне, погруженный в смутно зарождающееся ощущение…
Он повернулся и посмотрел на ночник, на бесконечно рушащуюся тяжкую массу воды и вдруг понял, что там, за водопадом, она только кажется спокойной. Нет, она лишь отдыхает, эта река, отдыхает — до следующего броска вниз с красной, трещиноватой гранитной скалы.
И снова все получилось как будто само собой: сам ударил по струнам смычок, сами забегали по грифу, меняя позиции, пальцы, а он, Арвид, плыл тем временем по реке, и высокие, скалистые берега все сжимались, стискивая русло, и без того неистовый бег потока еще ускорялся, ускорялся, и вот уже масляно закружились вокруг перевернутые вниз смерчи водоворотов, и повисла впереди радуга, манящая, обещающая тому, кто пройдет под ней, что-то удивительное, радостное и по-детски ясное, как она сама… И он промчался под этой радугой, промчался в падении, которое было полетом, а может быть в полете, который оказался падением, и снова кипела вокруг вода, она была как взмыленная лошадь, у которой бурно вздымаются бока и срываются с губ хлопья пены, по которая все же пришла первой, которая все-таки победила и которую теперь конюхи медленно водят по кругу, потому что остановиться значит умереть… И вода тоже умеряла свой бег, и берега расступались, и струи делались все светлее и прозрачнее, и там, в-глубине, вокруг окатанных, гладких камней плясали в них солнечные рыбки, чем-то похожие на ныряющую Кэтрин…
За окном медленно нарождался день. Небо незаметно светлели па востоке, а на западе, словно упорствуя и не желая отступать, сгущалась тень, по и она, эта тень, должна была растаять через те считанные минуты, что оставались еще до восхода. Начиналось утро победителя.
Победитель стоял посреди гостиничного номера, устремив взгляд на струящийся по пластиковому абажуру водопад, а навстречу ему бросал феерические каскады «Дьявольских трелей» Тартини.
И он не слышал, как за спиной его тихонько звякнул приемник пневмопочты и на лоток упали первые выпуски утренних газет.
