Утро богов - [13]

…Быть может, эти крамольные мысли и послужили причиной всех наших последующих бед. Боги ревнивы.

Мы увидели Ее в храме, посвященном небесному воплощению Любви. Сделанная ваятелем, о котором уже при жизни говорили, что равных ему нет в эллинских землях, в ожидании нашего посольства стояла Она на небольшом постаменте, и люди толпами валили со всех Афин, радуя жрецов обильными приношениями. Я видел, как к Ней подносили детей; как девушки робко дотрагивались до края Ее легкой мраморной одежды, прося себе счастливой любви; как слеза катилась по иссеченному шрамами лицу старого воина, впервые взглянувшего Ей в глаза. Нет, не талантами жаркого золота, не слоновой костью, не ростом богатырским брала Она — но дивной соразмерностью форм, ласковой простотой нагого, округлого мрамора.

Улучив мгновение, я подошел вплотную… Она смотрела на меня, чуть подняв углы губ, так что ямочки обозначились на полных, немного детских щеках; смотрела, не улыбаясь открыто, но давая понять, что мы с Ней приобщены к некой тайне и можем подсмеиваться над другими, профанами… На каждого ли, кто ведет с Ней разговор наедине, так Она смотрит? Одного роста с моею Мириной, скорее желанная, чем вызывающая трепет, изогнув безупречный торс и приподняв крепкие небольшие груди, все явственнее улыбалась мне Афродита. Рука ее избрала опорой рулевое весло, поскольку эта Любовь хранила корабли.

Меня отвлекли удары и хриплая брань. В углу рабы сколачивали длинный ящик из горбылей, а Ликон вконец осип, выторговывая какие-то оболы за перевозку — точно деньги были его, а не Парфенокла.

Статую покровительницы нашего полиса, заказанную афинскому мастеру, провожали достойные и знаменитые граждане. Сам архонт-василевс, лысый пышнобородый старец, вместе со старшим жрецом храма передал Ее Ликону. Рядом стоял скульптор — маленький, взъерошенный, дочерна загорелый, даже ради торжества не снявший грубую рабочую эксомиду. Я исподтишка разглядывал его и думал: неужели имя этого человека гремит на весь эллинский мир? Да любой плотник на наших верфях выглядит внушительнее! Но вот, когда статую уже укладывали в ящик, на мягкое соломенное ложе, мастер неуловимым движением коснулся Ее лица, прощаясь, пробежал кончиками пальцев по губам, по нежной шее, лицо его страдальчески дрогнуло… и я понял, что ему открыта суть вещей и чувства его остры, как ни у одного из смертных.

Итак, в повозке с высокими бортами, под охраной, мы благополучно доставили нашу богиню в порт и погрузили на судно Пикона. Столь же безмятежными были и наше отплытие, и первые дни плавания. Но, должно быть, и в самом деле афинская Дева с подоблачного своего утеса видит все морские пути… Погода благоприятствовала нам в Боспоре Фракийском, оба корабля, подхваченные попутным ветром, резко прошли мимо торгового города Византия и собирались уже углубиться в просторы родного Понта, когда среди ясного дня налетела на нас буря.

Ликоновы матросы замешкались, убирая парус; шквал будто клещами ухватил судно и поволок его к зловещим Кианеям. Говорят, некогда скалы эти двигались, как живые, и шумно сталкивались, губя зазевавшихся мореходов; но и доныне, застывшие, враждебны они судам. Рули были сломаны, днище пробито подводным камнем. В ужасной темноте, в тучах водяной пыли сумел я подвести свою триеру к гибнущему кораблю и перегрузить драгоценнейшее наше достояние… Сердце мое чуть не разорвалось, когда ящик со статуей повис меж двух пляшущих бортов, над кипением бездны, и матрос с той стороны выпустил мокрую веревку…

Ликон просто визжал, умоляя перетащить его первым, но я был неумолим и сначала забрал команду — как-никак, эти люди кое-что умели и могли пригодиться в море… Однако, при всех стараниях, мы потеряли трех гребцов, и эта жертва, надо полагать, на время умилостивила разгневанное божество. Но только на время. Тяжким было наше плавание, и я едва удержался от стона, когда сегодня утром дозорный на носу закричал, что видит землю.

С неслабеющим удивлением смотрю я на наш берег… Сплошные лиловые горы, тронутые зеленью трав и желтизною цветущего дрока. Глухая стена. Кто скажет, что между перекрывающими друг друга обрывами — начало извилистого прохода в огромную, глубоко вклиненную бухту? Недаром английский флот году в восемнадцатом проглядел здесь стоянку наших кораблей. Воистину, лучшее место для базы подводных лодок и пограничных сторожевиков.

Сразу после снятия с бочки случилась маленькая накладка с двигателистами: не выходило левое крыло. То есть они его в конце концов выпустили, но у меня уже душа была не на месте. Я приказал сделать длинную запись в журнале и доложить. Потом на всякий случай решил сам обойти корабль. Со дня на день должен был прибыть с инспекторским смотром начальник погранвойск округа; комбриг гонял нас нещадно и наказывал за малейшую неисправность.

Слава Богу, в машинном отделении все шло нормально: жара и ритмичный грохот. Узким лазом по лестнице я поднялся наверх и протиснулся через люк в помещение радиометристов. Те усердно отрабатывали вымпел, висевший над телеэкраном — «Лучший боевой пост». Луч развертки бежал по кругу, рисуя береговые скалы и не суля неожиданностей. Посетив палубу, приняв рапорт сигнальщиков и соленый душ через борт, я наконец вполз в свою рубку. Мне всегда казалось, что я крупноват для сверх-экономных корабельных переходов…