Утренняя заря - [149]

Для того чтобы рассмотреть рисунок, сделанный толстым карандашом, чтобы прочитать крупные буквы, не нужны очки.

Мошойго увидел тракторы, целых три, похожие на спичечные коробки на колесах, и много странных фигурок, у каждой голова, как картошка, и тело, как вынутая из той же коробки спичка. И надпись: «Так работают у нас в кооперативе».

— Здесь мы сеем, здесь копаем, уже второй раз копаем, а здесь пашем, — старательно объясняла маленькая художница, водя по рисунку пальчиком.

Мошойго проследил за движением пухлого пальчика и только теперь увидел еще одну надпись. Внизу красными буквами с восклицательным знаком в конце стояло: «За мир!»

Мошойго вздрогнул, будто по нему пробежал электрический ток. Он крепче сжал плечики девочки и с беззлобной горечью зашептал ей в ухо:

— И ты… и ты против меня, пигалица?

7

Теперь Мошойго восстановил против себя весь кооператив, кроме разве своей семьи. Люди не знали причины его вспышки, не знали и того, что точит его вот уже более двух лет, и приняли его выкрики буквально; стали поговаривать, как ни парадоксально это звучит, что он хочет вернуть старое, что Петер Мошойго один из тех, о ком говорят и пишут, что они «враги мира». Знал ли об этом сам Мошойго? Не знал, хотя и заметил, что люди стали избегать его, а некоторые даже не здоровались с ним. Какая могла быть тому причина? Тут, конечно, не обошлось без происков Дэли, его одного может благодарить Мошойго за такое отношение к нему других членов кооператива. «Ну что же, как аукнется, так и откликнется», — сказал себе Мошойго и вообще перестал выходить работать на кооперативные поля.

Погода стояла дождливая, переменчивая, первое окучивание было закончено, поэтому отсутствие Мошойго особенно не бросалось в глаза. Дэли тоже решил оставить его на некоторое время в покое: пусть, мол, поварится в собственном соку.

Но вот пришла пора второго окучивания, и членов кооператива оповестили, чтобы все, кто может держать тяпку в руках, вышли в поле. Мошойго притворился глухим, ва ним послали снова, но и после этого он не вышел из дому.

На третий день случилась беда. Пирошка вернулась из школы вся в слезах.

— Подстрекателем зовут папу! — рыдала она. — Поглядите вот тут! — Девочка сунула под нос матери сатирический журнал «Лудаш мати». — Говорят, что вот этот дяденька на отца похож, а написано тут, что он только по воскресеньям ходит в поле, да и то не работать, а в тени отдыхать.

Напрасно успокаивала ее мать, напрасно сулила ей подарки, девочка заявила, что больше не пойдет в школу. Тогда мать прибегла к угрозам, но Пирошка — ни в какую. Не хочет, мол, она, чтобы над ней смеялись, «подстрекательской дочкой» дразнили.

Мошойго был поражен. Лишь теперь начал он догадываться, почему к нему в кооперативе стали так относиться, и это рассердило его сверх всякой меры. Он подстрекатель? Кто смеет говорить о нем так? Как может желать возвращения прошлого он, Мошойго, бывший батрак, вдосталь помучившийся под ярмом у Капчанди?! Ну хорошо! Если уж они его таким окончательным подлецом считают, что даже невинного ребенка на него натравливают, то он еще покажет им, на что способен… Есть у него еще порох в пороховнице!..

— Кто дал тебе этот журнал, детка? — спросил он у горько плачущей Пирошки.

— Принесли… на парту положили… — всхлипнула девочка.

— Не реви, дочка, все уладится. Мы все пойдем, сейчас же пойдем, и мать, и Теруш. Уж мы им покажем!

И показали!

Под вечер вся деревня только о том и говорила, что Петер Мошойго с ума спятил, решил, что свет перевернулся, опять стал единоличником. Взял он себе весь угол седьмого участка у самого заповедника и вышел на него с семьей, а на углу еще дощечку на колышке прибил: «Семья Мошойго». Честное слово!

Весть дошла и до Дэли. Сначала он испугался, потом призадумался. Может быть, он все же был не прав? Может, слишком круто поступил с Петером? Что еще придумал этот безумец, твердолобый стяжатель? Судя по тому, что говорили, все это было очень похоже на самовольный захват земли. Ну что ж, надо самому пойти посмотреть, что там стряслось, а уж потом и меры принимать.

Дэли вскочил на велосипед и покатил прямо к заповеднику. Так и есть! Дэли даже остолбенел от удивления. Да и как было не удивляться, если семья Мошойго проделала на этом заросшем травой участке всего за полдня такую работу, что другим и за три дня не осилить.

Будь что будет, решил Дэли. Даже если до драки дело дойдет, он положит конец самоуправству. Сорвав дощечку с колышка, он зашагал прямо к главе семьи.

— Что ты тут делаешь, Петер? — спросил он, показывая на дощечку.

— Не видишь, что ли?

Мошойго остановился, опершись на тяпку, и вытер пот.

— А дощечка зачем?

— Пусть все видят, что на этой земле мы работаем, семья Мошойго. Пожалуй, тут тысяча семьсот квадратных сажен будет, хоть я и не мерил.

— Да ты что, себе их, что ли, взять хочешь?

— Зачем себе? Другие тоже могут так сделать, земли всем хватит. Зато всем будет известно, кто на какой земле работает.

Дэли был поражен. Так ведь это значит, что… Мошойго в самую точку попал. Прав он! Всю землю, отведенную под картошку, кукурузу, огороды, бахчи, надо распределить по семьям. Собирать на такие работы людей трудно — сознательности у членов кооператива еще маловато. Сколько времени пройдет, пока соберешь их и на поле выведешь. Да и во время работы они больше друг на друга поглядывают, как бы не копнуть лишний разок, не поработать больше соседа. А если вот так разбить землю на участки по семьям, никто не будет считать минут да на небо поглядывать. Женщины и девушки тоже отлынивать не станут — и отца не посмеют ослушаться, и честь семейную отстоять захотят… Молодец, Мошойго, старый товарищ! Вот ты, оказывается, какой «стяжатель»! Опять сошлись, скрестились наши дорожки. Копай, Мошойго, входи во вкус работы, поладишь ты еще с миром, будешь у нас старшим по бригаде.