Утренняя заря - [148]

— Наплевать мне на ваш мир! Лучше будет, если вы оставите меня в покое!

Народ загудел. Теруш вскрикнула, закрыла лицо руками, потом ринулась к отцу, зашипела на него, прямо в лицо ему бросила:

— Уходите, уходите отсюда! Честные, порядочные люди даже одним воздухом с вами дышать не захотят!..

Это так поразило Мошойго, что он убежал с собрания и, сгорая со стыда, пришел вот на берег Рабы. Он уже раскаивался в случившемся, но кто в этом виноват? Если бы не Дэли, то он бы сегодня… Эх! Теперь все равно. Достаточно молчал он, по крайней мере, хоть один раз высказал громко то, что накипело у него на душе.

Мошойго поднимается, ищет зажигалку, потом, опираясь на палку, начинает взбираться по насыпи. Луна уже появилась на небе — идти стало легче.

Но что это с ним? Дыхание захватывает, голова кружится, перед глазами круги. Никогда еще такого не было. Может быть, воспоминания утомили его или стыд отнял последние силы?

Тяжело опираясь на палку и часто останавливаясь, добирается Мошойго до дому. Не знает он, что именно тут и ждет его последнее испытание.

В первой комнате сидят обе его дочери — Теруш и маленькая Пирошка, и во второй комнате тоже горит свет, и Мошойго видит, что там разговаривают его жена и Дэли.

— Это еще что? — закричал Мошойго. — В моем доме уже дочь распоряжается, приводит незваных гостей?!

— Нет, — сдержанно сказал Дэли, вставая, — я сам пришел. — Голос его потеплел. — Не сердись, браток, не знал я, не думал, что засела у тебя в душе заноза. Если бы я об этом догадался, то написал бы тебе или приехал, отпуск бы взял, чтобы тебя повидать, твою рану вылечить.

— Никаких ран нет у меня, никаких заноз нет! — огрызнулся Мошойго и пожал плечами. — Занимайся-ка ты лучше своими делами. — Испуганная жена вышла из комнаты. Мошойго посмотрел ей вслед и увидел, что на пороге стоит Пирошка. — Брысь отсюда, соплячка! — обрушился он и на дочь. — Отправляйся за матерью! Женщинам место на кухне. А ты садись, чего стоишь, — обернулся он к Дэли, подчиняясь обычаю гостеприимства.

Дэли сел с таким видом, будто пришел сюда для мирной беседы. Он вытащил кисет с табаком, аккуратно скрутил цигарку.

— Умница у тебя Пирошка, — заметил он, выпуская густой клуб дыма. — Пока я тебя ждал, она мне арифметические задачи решала: трудодни ваши подсчитывала.

Дэли посмотрел на стол, Мошойго проследил за его взглядом и увидел, что из-под старенького пенала, который еще до Пирошки принадлежал двум старшим детям Мошойго, торчит уголок красной книжки.

Мошойго схватил книжку и сунул в карман.

— Ну и что? — проворчал он. — У меня не меньше, чем у людей…

— А могло быть, и больше.

— Зачем? Я милости еще ни у кого не просил.

— Пирошка вот тут подсчитала, что на вас двоих приходится девяносто один трудодень… С этим, конечно, с голоду не помрешь, но для жизни маловато. Думалось мне, больше у тебя будет, когда ты вступал, браток… Думал, успокоишься ты, найдешь свое место. Не так вышло. Трещишь ты, шипишь, как гнилое дерево, никуда не годное, а ведь огнем мог бы гореть!

— Трепи языком, трепи, этому ты хорошо обучился.

— Не лучше, чем ты упрямиться. Когда ты наскочил на меня там, на собрании, я сначала подумал, что ослышался. По тебе, раз не можешь ты свои дела обделывать, состояние наживать, так пусть весь мир рушится, катится к черту?

— Брешешь! Я так не говорил!

— Но думал так!

— Вон! Вон отсюда! — заорал Мошойго.

На губах у него показалась пена, глаза застлал кровавый туман. Если Дэли скажет еще хоть слово, ярость разорвет Мошойго на части или набросится он на Дэли с кулаками. А Дэли, уже стоя на пороге, обернулся и сказал:

— Человек показывает себя не упрямством, а работой. Твоя беда в том, что ты сам себя на цепь посадил, силе своей развернуться не даешь, приставил ты к ней тюремщиком свою злобу. Меня ты винишь, на меня сердишься, а ведь крылья-то свои ты сам себе подрезал.

Скрипнула дверь, стукнула щеколда, затихли шаги. В комнате воцарилась пугающая, мертвая тишина. Мошойго почувствовал себя так, как когда-то давно на войне: был он тогда ранен, потерял сознание, а потом постепенно стал приходить в себя. В ушах у него звенело, в ногах ощущалась противная дрожь, земля качалась под ним.

«Точно в душу мне заглянул!» — подумал он и, казалось, ощутил, как сердце с силой заколотилось о ребра. Тут Мошойго не выдержал и уронил голову на стол.

Жена заглянула в дверь, но сейчас же попятилась, вытирая глаза передником. Знает она характер мужа; в таких случаях надо дать ему время успокоиться, отойти немного.

Но маленькая Пирошка думала иначе. Она смело вошла в комнату, мелкими шажками побежала в угол, стала что-то там искать, копаться, как мышонок. Щелкнула крышка шкатулки, той самой, из орехового дерева, где когда-то Мошойго держал деньги и куда теперь Пирошка складывала свои тетрадки. Девочка нашла то, что ей было нужно, поспешила к отцу, дернула его за рукав и защебетала:

— Посмотрите, папа, посмотрите же! Я это сама нарисовала!

Что за странная штука — человеческий характер! В другое время Мошойго отмахнулся бы от дочки — никогда не ласкал он ее, не баловал, не брал на руки, но теперь он послушно посадил ее себе на колени, склонился вместе с ней над тетрадкой.