Утренние поезда - [46]

— Уходите отсюда, быстро, — сказал Зимин и, подталкивая Рогова, вывел его из толпы.

Чернобородый стал рубить топором Темкино сооружение.

Вечером Зимин и Рогов сидели у Губенко в тесной избе с крохотным подслеповатым окошком. В углу висели почти неразличимые в полутьме иконы, а у стены лепились грубо сколоченные нары — одна над другой, застеленные серыми суконными солдатскими одеялами. На столе горела керосиновая лампа. Единственным предметом из другого, далекого мира был старый, потрепанный номер довоенной «Нивы», которую Зимин проглядывал, наверно, уже в несчетный раз. Собственно, он не читал, а почти механически перелистывал засаленные, порванные по краям страницы.

Губенко сидел в углу на скамье и перебирал струны старенькой гитары.

— Этот Темка — настоящий самородок, — сказал Зимин, отбросив «Ниву» на стол. — Ничего не видел, кроме этой тайги. И абсолютно неграмотен, заметьте… Одна… женщина… пыталась его учить. Тихон запретил. Он бьет Темку смертным боем, другой давно бы смирился, а Темка…

— Непостижимая жестокость! — сказал Рогов.

Зимин с грустью и чуть насмешливо посмотрел на Рогова.

— Вы провели в Сибири детство — и удивляетесь? Мы с вами никогда не поймем этих людей и ничего в их жизни изменить не сможем. Темка, в сущности, обречен. Это Сибирь. Другой мир. Другая планета.

— Вы полагаете, — спросил Рогов, — что ничего изменить нельзя?

— Уверен.

— Я думаю иначе.

— Господа, а вы таракановку когда-нибудь пили?! — неожиданно громко спросил Губенко.

— Что это? — не понял Рогов.

— Водку, настоянную на тараканах, пили?

Рогов брезгливо поморщился, а Губенко, захохотав, отбросил гитару на постель и, хлопнув дверью, вышел из избы.

Рогов потрогал гитару.

— Вы недурно владеете приемами джиу-джитсу, — сказал Зимин, разглядывая Рогова.

— Как видите, я знал, куда еду, — усмехнулся Рогов и неожиданно спросил: — Вы живете здесь под охраной?

— Зачем им меня охранять? Выбраться отсюда без проводника практически невозможно. Если вас не пристрелят, вы пропадете в тайге.

— Почему они вас держат?

— Мы условились: обо мне не говорить.

Рогов взял гитару… Перебрал струны и запел, очень тихо, потом чуть громче:

«Я вам пишу, случайно, право,

Не знаю как и для чего.

Я потерял уж это право,

И что скажу вам?.. — ничего…»

К домику, где находились Зимин и Рогов, подошла Тася. Она проскользнула в калитку, хотела было открыть дверь, но, услышав голос Рогова, прислушалась.

«Безумно ждать любви заочной, —

В наш век все чувства лишь на срок…»

Она остановилась и стала слушать, прислонясь к стене.

«Но я вас помню, да — и точно

Я вас забыть никак не мог…»

Сквозь мутное, давно немытое стекло она разглядела Зимина, сидящего у стола, и краешек гитары в руках другого, невидимого ей человека. Но ей не надо было его видеть. Она знала и помнила этот голос с детства.

Тася стояла, прижавшись к бревенчатому срубу, и слушала. Потом, не дослушав романс до конца, толкнула дверь в избу и вошла в тускло освещенную горницу. Зимин и Рогов оглянулись на дверь.

— Тася? — неуверенно произнес Рогов.

— Боря… — так же тихо ответила Тася.

— Вы интересовались, как я сюда попал! — сказал Зимин. — Вот вам и ответ.

Они стояли у рассеченной молнией сосны.

— Теперь никто меня больше не ждет…

Рогов помолчал.

— Она привыкла ждать. Ждала твоего отца. Ждала тебя. Когда некого стало ждать… не выдержала.

— Мама… — тихо произнесла Тася.

На глазах у нее появились слезы.

— Ты очень изменилась, — сказал Рогов.

— Петербургская барышня… — сквозь слезы улыбнулась Тася. — Не скажешь, а? Могу дрова колоть, коров доить, косить сено… Одичала. А в Петрограде как? Все по-новому?

— Да… Жизнь меняется. Не узнаешь ее, когда вернешься.

— Господи! Неужели где-то есть еще Петроград, Нева… Мойка… Разъезжая улица…

Она резко обернулась к Рогову.

— Боря, милый, я никогда больше не увижу Петрограда.

— Не увидишь? Почему?

— Мы уедем отсюда. Далеко. И навсегда.

— С Зиминым?

— Он все эти годы искал меня. В Петроград ездил…

— Знаю.

— И сюда… проник с риском для жизни. Он сказал: мы уйдем, уедем отсюда. И я хочу… я хочу забыть все, что было: кровь, насилие, убийства. Знаешь, я не раз думала: зачем жить? А потом вспоминала — Кирилл… мама… Теперь у меня остался только Кирилл.

— Когда-то мы хотели с тобой уехать в деревню. Вместе. Ты учительницей, я врачом…

— Детские мечты. Знаешь, я хотела здесь учить детей. Не дали.

— Как же ты жила?..

— Лошади, вот с кем я была все эти годы в дружбе. Лошадей мне доверяли.

— И ты не пыталась бежать?

— Пыталась. И оба раза… возвращалась обратно. Уйти отсюда одной — невозможно.

— И ты решилась оставить Россию?

— Марфа говорит: мужик бабе от бога дан. Куда от него бабе деться?.. Кирилл все эти годы думал только обо мне… А ты? Как ты здесь оказался?

— Я работаю врачом в Балабинске. Судьба, как говорит Зимин.

Федякин сидел у себя в кабинете и, надев наушники, слушал радио. В окно, выходившее во двор брандкоманды, пристроившись на телеге с бочкой, трое пожарников наигрывали на трубах, непрестанно повторяя все тот же навязчивый мотив песенки про девчоночку Надю. Вошел Куманин, он был возбужден.

— Да брось ты свое радио! Давай сюда Зуева!

Из-за двери высунулся милиционер Миронов.