И вдруг Утренька вспомнила, что сирена есть и на дедушкином маяке. Колокола нет, а сирена есть… Утренька открыла дверь, вышла на галерею.
Небо было тёмным, сплошь завешенным тучами. Ветер утих, но море разбушевалось, кажется, надолго: было слышно, как волны одна за другой набрасывались на скалы.
«Вот она, эта ручка…» — Утренька приблизила лампу к медному рычагу и с тревогой подумала, что не достанет до него. Поставила на пол лампу, потянулась вверх… Не достаёт. Тогда она подпрыгнула, толкнув рычаг пальцами. И тотчас же испуганно зажала уши руками: тысячебасовый рёв оглушил её…
Правда, тумана, при котором дедушка включал сирену, сейчас не было, но и маячного огня не было тоже. А должен быть в такой темноте огонь. Вывернув фитиль до самой большой яркости, Утренька повернулась к перилам галереи и высоко подняла лампу.
На много-много километров вокруг только ночь и море… Было холодно и — особенно при таком вое сирены — страшно. В другое время она давно бы спряталась, чтобы потом выплакать свои страхи дедушке. Но сейчас этого нельзя было делать, потому что в любую минуту может произойти беда, и тогда уже ей некого будет встречать в порту…
Утренька, конечно, не могла знать, что на остров летит вертолёт, а в нём дедушка. Она светила дедушке и думала о том, что на зажжённый ею огонёк смотрит сейчас отец, капитаны других кораблей, даже лётчики со своего тёмного неба, и что никому из них она не даст сбиться с пути. «Правда, лампа тяжёлая, но, — подумала девочка, — это даже хорошо: значит, керосина в ней хватит до рассвета».
И Утренька подняла лампу ещё выше, чтобы её свет был виден на всём море…