Утраченный свет - [19]

До близкого знакомства с Аристархом девушка стреляла сносно. Потом ей казалось, что она справится с этим великолепно – если доберется до огнестрельных игрушек. После своеобразной терапии, проведенной клоном, ее способности стали феноменальными.

Она превратилась в идеального палача, и если бы сознавала это, то не имела бы ничего против. Она ценила покровительство клона, как бы оно ни называлось на языке свободных. Он легко мог стереть ее – всего лишь оставив наедине со своей темной половиной.

Девушка была одета слишком тепло даже для прохладной весенней ночи. В теплое апрельское полнолуние ее короткое и просторное мужское пальто смотрелось нелепо – особенно в сочетании с узкими кожаными брюками, облепившими стройные тощие ноги. Единственное разумное объяснение заключалось в том, что она прятала под пальто какой-то предмет. Ботинки армейского образца на толстой подошве и с высокой шнуровкой делали ее сантиметра на три выше.

Обычно взгляд старика рассеянно блуждал по сторонам. Но когда он натыкался на девушку, в нем проявлялась какая-то призрачная эмоция – мучительная попытка что-то вспомнить. В перегоревшем мозге возникали мысли.

Старик с горечью думал о том, что жизнь скоротечна, а юность вообще эфемерна. (Он кое-что знал об этом. Для него время совершило почти немыслимый фокус – оно притормозило после того, как старику стукнуло пятьдесят. И это тоже объяснялось скорее всего вмешательством клона Мицара.) Он сомневался в том, что девушка доживет хотя бы до тридцати, но не был огорчен этим. Он не мог представить себе ее улыбающейся, расслабленной, удовлетворенной, кормящей ребенка грудью. Кто-то похитил ее юность – и все, что должно было последовать за нею. Ей оставили только ее биологический возраст. Издали она и выглядела на свои семнадцать. Но вблизи становилось ясно, что судьба сыграла с нею плохую шутку.

У нее была бледная чистая кожа, как у мертвой невесты Дракулы, и глаза старухи, выжившей из ума. В результате небрежно выполненного брэндинга правая щека девушки была изуродована ожоговым шрамом в виде личного клейма Аристарха Глазные Воронки. И все-таки она казалась старику красивой. Это была печальная красота зверя в клетке, упадочного портрета, луны, закатившейся в сточную канаву… В редкие моменты просветления старик начинал сочувствовать девушке, а потом она становилась ему безразлична. Какая мелочь – ее личная трагедия – на фоне всего, что творилось вокруг!..

Они шли вместе четвертый день – с тех пор, как клон чудом поставил ее на ноги. Она происходила из семьи чешских эмигрантов. Старик называл ее Мартиной (когда внезапно вспоминал это имя). В остальных случаях вполне подходящими оказывались словечки типа «дорогуша», «женщина», «эта сучка» или просто «эй, ты!».

Клон никак ее не называл. Он был знаком с нею слишком близко. Их личности были сплетены сильнее, чем старик мог это себе представить. А еще Мицар отдавал приказы им обоим.

Но кто руководил Мицаром?

* * *

Солнце утонуло в багровой луже, расплескавшейся на западе. Пространство на востоке застывало черным вулканическим стеклом вокруг лунного жерла. Какие-то бледные точки напоминали о звездах.

Возможно, в эту ночь погода изменится. Ветер и дождь – они были бы совсем не лишними. От малыша пахло потом, даже от старика пахло, хоть его тело и напоминало высушенный труп, а у девушки вдобавок началась менструация.

Трое сделали привал на заброшенной ферме. Клон выбрал место для ночлега – внутри башни ветряной электростанции. Городские дауны в первую очередь лезли туда, где могло храниться продовольствие. Не то чтобы клон боялся кого-то. Просто он избегал лишнего шума – насколько возможно. Его стихией было безмолвие внутренних пространств и кажущиеся голоса, сталкивающие с рельс разум.

Ферма выглядела вычищенной до предела, но и голодные бродяги попадались все чаще. Ветряк не годился под продовольственный склад. Издали он напоминал грубейший крест с косой перекладиной. Для старика это был символ… всего. Непоправимой дисгармонии в человеческом сознании, природной асимметрии, покосившегося мира, искаженного порядка вещей, возврата к дикости.

Ветряк был сломан. Лопасти заклинило; остатки изоляции сожрал грибок. В углах башни попискивали мыши. Ржавая дверь, сорванная с петель, валялась у входа.

Клон вошел первым и сел на землю лицом к проему. Он видел четкий прямоугольник, разделеный пополам линией горизонта, – небо в кровоподтеках и землю в пятнах зеленого лишая. Акации. Или почти акации. Чем бы ни были эти деревья, они демонстрировали удивительную жизнеспособность.

Мартина привалилась к стене у входа и безучастно уставилась на мальчика. Потом расстегнула брюки и без тени смущения вставила самодельный ватный тампон. Старик сходил за башню и вернулся, раздраженно дергая заедавший зиппер на джинсах. Он видел то, к чему никак не мог привыкнуть. Может быть, к этому вообще нельзя привыкнуть?

Только что он стал свидетелем поспешного исхода мышей из башни. Зверьки бежали точно на юг, будто их серые тела были нанизаны на невидимый луч…

Клон извлек из рюкзака банку консервов и передал девушке. Та достала из-под полы большой универсальный нож и вскрыла банку сильными, почти злобными ударами.