Утраченная Япония - [8]

Период дискуссии был очень полезным, потому что дал мне возможность узнать жителей Цуруя. Официально я был им представлен, когда господин Такемото пригласил меня участвовать в празднике весны в местной святыне. Как оказалось, это был одно из последних празднований. Двадцать или тридцать жителей встретилось на огороженной территории святыни под гигантскими соснами, огромными, как калифорнийские секвойи. Мальчики с раскрашенными белой краской лицами стучали в барабаны, а тем временем мужчины выносили из здания переносную модель святыни и устанавливали ее на груде камней. Жрец распевал молитвы, а жители прохаживались в ярко-красных масках с длинными носами.

Один из мальчиков с разрисованным белым лицом назывался Эидзи Домаи (Eiji Domai). Ему было тринадцать лет, и он оказался моим первым гостем, когда я начал ремонтировать дом. Он был подстриженным «под ежик» подвижным подростком, который любил рубить дрова, бегать и плавать. Вскоре посетил меня и Омо, мой ближайший сосед. Омо – низкий, крепкий и ловкий во всем, — был классическим человеком леса. Он жил вместе с четырьмя дочками в каких-то ста метрах, а чуть пониже его дома стоял меньший, в котором жил его отец с мачехой. Позже Омо учил меня жизни в Ия и помогал во всем, что касалось дома, включая ремонт крыши, когда до этого дошло.

Я перехал в июне. Я попросил Сёокити (Shookichi), моего друга и поэта о помощи. Кроме того, что Сёокити был поэтом, он был еще полу-корейцем, то есть оставался отверженным в японском обществе. Приехал он с несколькими художниками и хиппи – вместе с иностранцем, которым был я, наша компания представляла странную группу. Но в Ия, которая всегда была укрытием для не таких, как все, это никого не раздражало.

Господин Такемоно помог мне измерить участок, чтобы точно определить его границы. Потом с помощью Сёокити и его друзей мы начали уборку и обновление дома, чтобы в нем можно было жить. Прежде всего мы подмели пол, но это было непросто, потому что его покрывал пятисантиметровый слой сажи. Собранную в кучи, мы вынеслии ее на огород, и подожгли, но когда дым поднялся в небо, оказалось, что это вовсе не сажа, — это был табак! Семнадцать лет, подвешенные под потолком, листья крошились и оседали на пол, как пыль. Сам того не желая, я сжег в тот день несколько килограммов ценного табака, стоимость которого превышала весь мой долг, взятый на покупку дома.

Во время уборки я не нашел никаких древностей, но предыдущие хозяева оставили все вещи повседневного использования, и я мог благодаря ним многое узнать о жизни здешних жителей. Самым интересным был дневник молодой женщины, которая жила здесь с дедушкой и бабушкой в пятидесятых годах. Искренне и трогательно она рассказывала в нем о нищете, о тоске, какую порождал в ней этот хмурый и темный дом, об отчаянном желании вырваться в город. Дневник прерывался неожиданно в момент ее восемнадцатилетия. Местные жители сказали, что она убежала из дома. Старики тогда написали на листе бумаги «Ребенок не вернулся», и повесили его вверх ногами на дверях, как заклинание, которое должно было привести девушку обратно домой. Оно не сработало, но кусок бумаги по сей день висит на дверях.

После уборки помещений надо было подвести воду, смонтировать электричество, и построить туалет. Эидзи приходил после школы, и помогал мне убирать участок, вырубая бамбук. Тогда еще не было дороги в Цуруя, поэтому все материалы приходилось втаскивать на спине, что занимало около часа. Позже мы применили способ транспортировки материалов, используемый в городке: к стальному канату, перекинутому через ущелье, цеплялся деревянный ящик, как на канатной дороге. Один или два раза после того, как вытащил груз, я съехал в пустом, разболтанном ящике вниз – это было жутко.

Однажды ко мне заглянул Омо, чтобы увидеть, как я и мои друзья из Токио, – «люди снизу», — справляемся. Из жалости он предложил показать нам, как использовать традиционный серп для резки травы. Его отец, неразговорчивый мужчина с белыми бровями, тоже заходил к нам посмотреть. Он садился на веранде, открывал кисет, и затягивался табачным дымом из kiseru, длинной серебряной трубки, которую можно увидеть в театре кабуки. А его жена, уроженка окрестностей Казура-баси и гордящаяся культурой предков из рода Хейке, написала для нас несколько тридцатиоднослоговых стихов waka, чтобы мы повесили их на бумажных дверях.

Другие жители, которые приходили один за другим посмотреть на иностранца, тоже принимались за работу. Иностранец был редкостью, а уж такой, что пытался отремонтировать старый, покрытый тростником дом, вообще был диковинкой. Даже у стариков разгорался интерес, и они появлялись с пучком соломы, чтобы научить меня делать соломенные сандалии. Когда я просыпался утром, то на веранде часто находил огурцы и другие овощи, а иногда оказывалось, что кто-то уже срезал траву перед домом. Несмотря на заклятие, а может, именно благодаря ему, ежедневно приходили местные дети, чтобы поиграть. Вечерами Сёокити и его друзья рассказывали им сказки о привидениях, сидя у очага.

Конфуций сказал: «Хороший человек любит горы», и я считаю, что те, кто родился в горах, доброжелательнее чем те, кто живет в долинах. Плодородные земли в состоянии прокормить большие скопления людей и требуют определенной социальной структуры, особенно если это касается выращивания риса, с его обязательной интенсивной мелиорацией. Очень много написано о сложных межчеловеческих отношениях, которые возникают при выращивании риса, а Маркс дошел даже до того, что заявил о существовании специфической азиатской формы общества, которую назвал «ориентальным деспотизмом». В отличие от людей с равнин, охотники и жители лесов Ия, которым с огромным трудом удавалось поддерживать одно поле риса на каменных склонах гор, были независимыми, свободными и милыми людьми.