Утраченная Япония - [40]

Из-за сейза, из-за того, что главный упор в обучении делается на технические нюансы и «тайные знания», из-за иерархизации обществ, сегодня каллиграфия выпала из главного потока, и похоже, что для большинства молодежи она превратилась в «занятие для пенсионеров». Миллионы людей по прежнему занимаются каллиграфией, но элита мира искусств относится к ней пренебрежительно, как к своего рода хобби. Каллиграфия перестала занимать место первого из искусств, и стала чем-то вроде заблудившегося ребенка. Прежде всего, она не может соперничать с искусством, импортированным с Запада, поэтому ее влияние на современное творчество исчезающе мало.

Может быть, главной причиной упадка каллиграфии является тот факт, что лишь немногие люди сегодня могут прочитать иероглифы, написанные курсивом. Японский язык кардинально изменился после 1945 года, и мало кто нынче использует кисть для повседневной переписки. С приходом компьютеров, которые автоматически изменяют фонетическую запись слов на иероглифы, людям все труднее становится вспоминать знаки кандзи. Кстати, я сам страдаю от этой проблемы: узнаю кандзи, когда их читаю, но с того момента, как стал зависеть от компьютера, при необходимости что-то написать часто забываю простейшие слова.

Это падение умения писать было неизбежно, но я считаю, что в этом нет ничего особенного. Червячки Камеды Босая не могли прочесть даже его друзья, и существует забавный стишок, в котором говорится, что единственные тексты Босая, которые можно прочитать, это его письма с просьбой о деньгах. Когда-то умение прочесть иероглиф было второстепенным в сравнении с ценностью линии и «сердца» автора. Сегодня, как ни смешно, иностранные коллекционеры меньше всего волнуются тем, что не могут прочесть нарисованные иероглифы.. Они смотрят на каллиграфию, как на абстрактное искусство, которым та, собственно, и является. Но для японца неумение прочесть знаки собственного языка унизительно. Когда-то японский ассистент сказал мне, что ненавидит каллиграфию, особенно что касается Босаевских червячков кандзи. «Иностранцы могут смотреть на каллиграфию, как на абстрактное искусство, но для нас каллиграфия должна иметь смысл» — сказал он. Невозможность понять этот смысл вызывает у него растерянность, и похоже, что молодые японцы испытывают комплекс неполноценности из-за неумения прочесть то, что нарисовано на картине.

Каллиграфия, как область искусства, — шикиши, танзаку, свитки для чайной церемонии, — постепенно теряет свое место в культуре. Но каллиграфия, как рисунок, необычайно активна. Япония всегда была страной разнообразных стилей и направлений, возможно, из-за своей любви к «поверхностному». Даже такой простой предмет, как гэта (деревянные шлепанцы) имеет чрезвычайно разнообразные типы: стандартные на двух «каблуках», на одном «каблуке», высокие для мастера суши, необычайно высокие для гейш, со срезанным носом, с округлым носом, сделанные из белого дерева, из темного дерева, покрытые лаком и т.д. В эпоху Эдо в каллиграфии появилось множество разнообразных стилей, значительно больше, чем их было в Китае. Существовали специальные стили письма для кабуки, для театра но, театра марионеток и борьбы сумо. А кроме того, разнообразные и отличающиеся друг от друга стили для использования в самурайских документах, письмах мужчин и женщин, для подписи мастера чайной церемонии, в счетах, на монетах, банкнотах, печатях и т.д.

При таком богатстве традиционных стилей, которые может использовать Япония, декоративное искусство, использующее иероглифы кандзи, стало одной из наиболее развивающихся областей современного искусства. Начиная от спичечных коробков, и заканчивая рисунками в телевизионой рекламе, кандзи живет и извивается с той же энергией, что в текстах Босая. Именно поэтому неоновые огни Гиндзы так прекрасны. На свете нет ничего, что могло бы с ними сравниться – даже в Китае.

Трэммэл Кроу Годы «мыльного пузыря»

На рождество 1983 года я отправился в Даллас, штат Техас. Меня пригласил приятель из Йельского университета, Треммелл С.Кроу. Длинноволосый Треммел С., обладатель очаровательной улыбки, оранжевого комбинезона и спортивного автомобиля, был одним из самых безумных студентов университета. Он обещал встретить меня в аэропорту, но после прилета я не мог его найти, пока, к собственному изумлению, не обнаружил, что бизнесмен в темно-синем костюме с иголочки, протянувший ко мне руку, и есть Треммел С. собственной персоной – я узнал его по улыбке. После вопроса, что это с ним произошло, он ответил, что работает в отцовской фирме.

Когда наш автомобиль приближался к центру Далласа, Треммел сказал: «Этот сорокаэтажный дом справа – наш, а тот пятидесятиэтажный, который еще строят, тоже». Про отель, мимо которого мы проезжали, он сообщил: «Папа разрешил мне проектировать его часть». В этот момент я понял, что ничего не знаю про его отца. Треммел С рассказал о нем.

Треммел Кроу, техасец, рожденный в Далласе, до тридцать пятого года жизни был обычным банковским клерком. В один прекрасный день что-то его подтолкнуло купить старый склад. Отремонтировав, он сдал его в аренду, а сам купил еще парочку таких же неподалеку. Их тоже он отремонтировал, и сдал желающим. То же самое он делал следующие сорок лет: со складов он перешел на торговые дома, оффисы, жилые квартиры, отели, и занимался всеми видами торговли недвижимостью, какие только можно представить. Наконец, Trammell Crow Company стала крупнейшей в мире фирмой, торгующей недвижимостью.