Утраченная скрипка Страдивари - [37]
Музыка была его страстью. В то время немного нашлось бы богатых помещиков, умевших играть на скрипке, а Темпл достиг вершин в этом искусстве. Однако он скрывал свое увлечение, поскольку в обществе музыка считалась занятием, недостойным джентльмена. Он владел скрипкой как виртуоз, и именно ему принадлежал инструмент, который через сто с лишним лет попал, к несчастью, в руки сэра Джона. Темпл приобрел его осенью 1738 года во время своего путешествия по Италии. В тот год скончался, дожив до глубокой старости, Антонио Страдивари, величайший скрипичный мастер, и скрипки из его мастерской распродавались с аукциона. Как раз в это время Темпл оказался в Кремоне вместе со своим наставником и на аукционе приобрел этот инструмент, впоследствии столь хорошо нам известный. Как записано в дневнике, он заплатил за него четыре луидора. Странная история была связана со скрипкой. Хотя мастер создал ее в период своего расцвета и она была его лучшим творением, Страдивари не продавал ее, больше тридцати лет висела она в его мастерской. Рассказывали, что по какой-то необъяснимой причуде мастер распорядился перед смертью сжечь скрипку. Однако его воля не была исполнена, скрипка пошла с молотка. Адриан Темпл сразу же оценил несравненные достоинства инструмента. Играл он на ней только в особых случаях, а чтобы надежно ее прятать, придумал тот тайник, который случайно обнаружил сэр Джон.
Последние годы Темпл почти не покидал Италии. Недалеко от Неаполя он построил виллу де Анджелис и с тех пор жил в ней почти весь год, за исключением самых жарких месяцев. Вскоре после того, как была построена вилла, Джослин внезапно покинул своего хозяина и стал монахом ордена картезианцев. По злой записи, сделанной в дневнике, можно было догадаться, что какой-то поступок Темпла потряс даже его развратного приживала, и он скрылся от мира за стенами монастыря одного из самых суровых орденов. В Неаполе Темпл еще глубже погряз в распутстве. В тот период он развлекал себя неоплатонизмом и похвалялся, что, подобно Плотину,[12] дважды прошел круг nous[13] и познал наслаждение божества, но даже эту утонченную философию он обратил на низменные цели. В дневнике не раз упоминалась гальярда Грациани, которую исполняли во время языческих мистерий, возрожденных последователями неоплатоников в Неаполе; Темпл признавался, что мелодия произвела на него сильное впечатление. Последняя запись датирована 16 декабря 1752 года. Темпл пробыл несколько дней в Оксфорде и возвращался в Неаполь. Он как раз дописал вторую тетрадь и решил оставить дневник в тайнике. Вероятно, существовала и третья тетрадь, но она скорей всего исчезла.
Читая дневник, я был поражен легкостью и ясностью слога, с каждой страницей повествование все больше увлекало меня, и интерес ни на минуту не ослабевал. Вместе с тем душу начинала угнетать какая-то невыразимая тяжесть. Я продолжал чтение только потому, что понимал — если я действительно хочу помочь моему бедному другу Малтраверзу, то должен знать все, что так или иначе связано с его заболеванием. Однако я не мог отделаться от ощущения, будто вдыхаю миазмы разложения, и до сих пор некоторые описания неотвязно преследуют меня, несмотря на все усилия изгнать их из памяти. Приехав в Уорт по приглашению мисс Малтраверз, я с трудом узнал своего друга, сэра Джона — так страшно он изменился. И дело было не только в том, что болезнь превратила его в немощного инвалида. Его лицо потухло, утратив живость молодости, как это бывает, когда человек переходит неуловимую, но неизбежную грань между первоначальной порой в своей жизни и зрелостью. Но более всего ужаснулся я неестественной бледности сэра Джона — казалось, передо мною не лицо живого человека, а белый восковой слепок. Он встретил меня спокойно, но был искренне рад моему приезду, и между нами сразу же установилась непринужденность общения, будто наша дружба и не прерывалась на несколько лет. С первого же дня по приезде в Уорт я почти постоянно находился подле него. По правде говоря, меня весьма удивила его почти детская боязнь остаться одному даже на несколько минут. Этот страх особенно усиливался к ночи. Парнем всегда спал в комнате хозяина и если он хотя бы ненадолго отлучался, то посылали за Каротенуто или за мной. Нервы сэра Джона были расстроены до крайности, он вздрагивал от малейшего шума и не переносил темноты. С наступлением сумерек в комнате повсюду зажигали лампы, а у постели больного, даже когда он спал, всегда горел яркий свет.
Мне нередко случалось в романах встречать фразу о том, как на лице героя вдруг появлялось затравленное выражение, и я всегда смеялся над ее фальшивой бессмысленностью. Но приехав в Уорт, я понял, что слова эти не выдумка беллетристов. На бледном лице сэра Джона я увидел именно затравленное выражение. Он точно постоянно ждал чего-то дурного, и временами своей страдальческой обреченностью его вид напоминал мне о преступнике, который знает, что уже выдан ордер на его арест.
