Утопия-авеню - [21]

– Нет. – Взгляд Джаспера скользнул по изогнутому коридору полукруглого здания, в котором находится лондонская квартира Формаджева дяди. В коридоре слишком много больших зеркал. – Мне нужно найти психиатра, но я боюсь, что консультация может закончиться плачевно. Если я попаду в лечебницу, то вызволять меня здесь некому.

– Но ведь доктор Галаваци тебе поможет…

Джаспера это не убедило.

– В общем, я подумаю.

– Обязательно подумай. – Лоб приятеля разгладился. – Ну, пойдем. Все жаждут познакомиться с настоящим гитаристом-профессионалом.

– Я пока еще не совсем профессионал.

– Не говори глупостей. Я тебя всем нахваливаю. Кстати, у меня в гостях немецкий фотограф. Женского пола. Очень симпатичная. Все утверждают, что она вундеркинд. Я долго пытался понять, кого она напоминает, а потом меня осенило: тебя. Тебя, де Зут. Она – это ты, только в женском обличье. И вдобавок без пары…

Джаспер не понимал, зачем Формаджо ему все это рассказывает.

Званый ужин у Хайнца Формаджо, будучи мероприятием интеллектуальным и интеллигентным, проходил без наркотических препаратов, в отличие от музыкантских тусовок, на которых побывал Джаспер с ноября прошлого года, когда приехал в Лондон. К полуночи обслуга разошлась, и ночевать остались пятеро гостей. Джаспер собирался пешком вернуться к себе на Четвинд-Мьюз, но мороз, бренди, «Kind of Blue»[15] Майлза Дэвиса, сила тяжести и овчинный коврик заставили его передумать. Он дремал под хмельные голоса, обсуждавшие будущее.

– Капитализму осталось существовать лет двадцать, – предсказывал сейсмолог. – К концу века у нас будет мировое коммунистическое правительство.

Ливерпульский философ громыхнул каркающим смехом:

– Фигня! С тех пор как стало известно о ГУЛАГах, советская империя морально обанкротилась. Социализм подергивается в предсмертных судорогах.

– Верно! – согласился кениец. – Розово-серое человечество никогда не захочет разделить с нами власть. Все вы думаете: «А что, если они сделают с нами то же самое, что мы сделали с ними?»

– Атомная бомба снижает вероятность любого будущего, – заявил климатолог. – Будущее – радиационная пустыня. Если оружие изобретают, то его обязательно применят.

– С водородной бомбой иначе, – сказала Мекка, фотограф. Джасперу нравился ее голос – как щеточки по медным тарелкам. – Если ее применить и если у врага она тоже есть, то погибнут и ваши дети.

– Весело тут у вас, – вздохнул экономист. – А как же освоение Марса? Видеотелефоны? Реактивные ранцы? Серебристые наряды, роботы, говорящие «так точно» вместо «да»?

Кениец фыркнул:

– Спорим, когда разумные роботы увидят, что гомо сапиенс плодятся как кролики и убивают планету, то вполне резонно решат стереть нас с лица Земли нашим же оружием.

– А что на это скажет музыкант? – спросил климатолог. – Куда идет будущее?

– Это непознаваемо. – Джаспер с трудом поднялся и сел. – Кто полвека назад предвидел Хиросиму, Дрезден, блиц, Сталинград, Освенцим? Берлинскую стену? Телевидение? Независимость колоний? Китай и США, ведущих опосредованную войну во Вьетнаме? Элвиса Пресли? «Стоунзов»? Штокхаузена? Джодрелл-Бэнк? Пластмассы? Лекарства от полиомиелита, кори и сифилиса? Космическую гонку? Настоящее – занавес. По большей части мы не способны за него заглянуть. А те, кто способны – по случайности или обладая предвидением, – самим фактом видения изменяют то, что находится за занавесом. Поэтому будущее непознаваемо. Изначально. Принципиально. Мне нравятся наречия.

«Flamenco Sketches»[16] закончилась. Звукосниматель со щелчком поднялся с пластинки. Тишина плескала и поглощала.

– Вот ведь незадача, Джаспер, – сказал философ. – Мы просили предсказания, а в ответ получили великолепное развернутое «Понятия не имею».

Джаспер, сознавая, что ему не хватит умственного потенциала, чтобы опровергнуть утверждения философов, потянулся к гитаре Формаджо:

– Можно?

– Вам, маэстро, можно и не спрашивать, – ответил Формаджо.

Джаспер заиграл «Астурию» Альбениса. Гитара у Формаджо была так себе, но мелодия, полная переливов лунного света, вспышек солнечного жара и бурления крови в жилах, очаровала гостей. Когда Джаспер закончил, никто не шевельнулся.

– Через пятьдесят лет, или через пятьсот, или через пять тысячелетий, – сказал Джаспер, – музыка будет влиять на людей так же, как и сегодня. Вот мое предсказание. А сейчас уже поздно.

Джаспер проснулся на диване Формаджева дяди, пошел на кухню, налил себе кружку молока, закурил сигарету, уселся у залитого дождем окна и смотрел на голые темные кроны деревьев, обрамляющих выгнутую полумесяцем улицу. На газонах пробились крокусы. Молочник в штормовке, переходя от двери к двери, заменял пустые бутылки полными и накрывал крышечки из фольги банками из-под варенья, чтобы не проклевали птицы.

– Ты рано встал, – сказала Мекка.

Худенькая бледная девушка в черном бархатном пиджаке явно собралась уходить.

Джаспер не знал, что сказать.

– Доброе утро.

– Ты великолепно играешь на гитаре.

– Я стараюсь.

– А где ты этому научился?

– В череде комнат, лет за шесть или семь.

Он не понял, что за выражение появилось на лице Мекки.

– Это странный ответ? Извини.