Утопический капитализм. История идеи рынка - [85]

. Но в то же время Маркс остается в плену у своей концепции идеологии, упорно продолжая считать капитализм выражением либеральной идеологии (см. предыдущую главу). Поэтому он лишь перемещает иллюзию классической политэкономии. Просто вместо того, чтобы видеть в капитализме грядущую реализацию благополучного общества – при условии, что последнее будет следовать либеральным принципам, – Маркс считает, что при тех же самых условиях капитализм станет революционным, то есть в процессе развития своих противоречий приведет к социализму. Капитализм способен выполнить свою «программу», свою историческую миссию, только если он воплощает либеральную утопию.

В этой концепции и следует искать корни разных видов критики капитализма, которая парадоксальным образом обвиняет его в том, что он одновременно недостаточно верен себе (будучи этатистским или протекционистским), и в том, что он слишком верен себе (либерализм лишь как свобода капитала и дикий капитализм). Такая неясность – результат непонимания разницы между капитализмом как совокупным результатом определенных социальных практик и капитализмом как теоретической системой. Тем самым одновременно искажается как критика классической политэкономии, так и критика капиталистического общества. Политическую экономию критикуют, рассматривая ее как то, чем она не является, – как простое отражение в форме экономической теории буржуазной идеологии. Капитализм также понимают как то, чем он не является, – как практическое воплощение классической политической экономии. Рассмотрим еще раз пример протекционизма. Понять его и объяснить его устойчивость на протяжении всего XIX века можно только в том случае, если понимать капитализм как результирующую социальных практик и как доказательство утопичности либеральной идеологии. Действительно, протекционизм есть следствие двух факторов – интересов капиталистического класса (манчестерские фабриканты, объединившиеся вокруг Кобдена, выступают за отмену прав на импорт зерна лишь потому, что это позволит им понизить зарплаты рабочим) и конфигурации силовых отношений между социальными классами. С этой точки зрения протекционизм XIX века во многом свидетельствует о политической силе сельских производителей. Показательны слова Ферри, который, будучи руководителем таможенной комиссии в Сенате, скажет, что «современное протекционистское движение уходит корнями в демократию, которая выращивает виноград и пшеницу. В этом причина его успеха»[268]. С другой стороны, протекционизм является конкретным выражением устойчивости и силы национальных политических идентичностей, от которых либеральная утопия надеялась избавиться, рассматривая экономические отношения как достаточный тип связи между людьми. Успех протекционизма – это, таким образом, одновременно и практическая критика политической слепоты и социологической наивности классической политэкономии, и проявление реальной природы капитализма, понятого как результирующая социальных практик. Либерализм, следовательно, есть нечто призрачное вдвойне. Его историческое поражение – лишь оборотная сторона его теоретических иллюзий. Даже если бы его удалось просто свести к рецепту не препятствовать («laisser-faire, laisser-passer»), он бы все равно не привел ни к каким конкретным результатам. Именно осознание этого поражения и стимулировало многочисленные дискуссии о самом статусе политэкономии на протяжении всего XIX века.

2. Развитие капитализма и расколдовывание политической экономии

Осознание дистанции между реальным обществом и дискурсом классической политэкономии ведет к разрушению внешнего единства последней. За исключением таких в конечном счете маргинальных экономистов, как Бастиа, бóльшая часть теоретиков снова вынуждены задаваться вопросом о статусе и границах политэкономии. Эти дискуссии развиваются в трех направлениях:

– возвращение к политическому проекту: экономика на службе у политики (Лист);

– политэкономия просто как средство обеспечения общего благосостояния в обществе (Сисмонди);

– чистая экономика как научная теория обмена (Вальрас).

1. Лист публикует свою «Национальную систему политической экономии» в 1841 году. До этого он успел побывать в роли вдохновителя и организатора «Всеобщей ассоциации германских промышленников и купцов», боровшейся за создание в Германии единой внутренней таможенной зоны. После того как благодаря Германскому таможенному союзу в 1834 году эта цель была достигнута, на повестке дня оказался вопрос о том, какую позицию в таможенных делах следует занять по отношению к внешним странам. Лист становится пылким сторонником протекционизма, доказывая, что установление свободной торговли привело бы лишь к подчинению Германии могущественной в этот период английской экономике. Но его тезис не может быть понят лишь с точки зрения защиты интересов немецких промышленников. Он также опирается на предельно точную критику политэкономии Смита, основания которой он оспаривает. В частности, Лист критикует Смита за его «космополитическую гипотезу», из-за которой тот забывает, что между индивидом и человечеством есть еще нация, которая остается основным пространством политической и социальной идентичности. Лист уже понимает нацию с политической точки зрения, а не просто с социальной, как ранее Смит (нация = гражданское общество). Здесь он перекликается с идеями меркантилистов