Утопая в беспредельном депрессняке - [51]

— А что еще ты можешь предложить?! Ждать, пока явится его ангел-хранитель и поднимет его к нам? Как же, дождешься, черта с два. — Он начал обвязывать маму. — Не нервничай, не смотри вниз. Смотри на малыша и крепче держись. Все будет в порядке.

Виски велел маме лечь на живот у края обрыва. Все происходило так быстро, что у нее, очевидно, не было времени как следует подумать.

— Давай. Малыш не может висеть там вечно.

Мама медленно спустила ноги с обрыва.

Мне не видно было ее глаз, но я живо представлял себе, как она испугана, как мечтает оказаться в безопасности. Виски медленно опускал ее. Я видел, как она приближается ко мне и смотрит на меня так, будто хочет убить.

— Не волнуйся, мама сейчас достанет тебя.

Я не знал, как она собирается меня доставать, но полагал, что прежде всего ей надо закрепиться на скале. Она всегда боялась высоты, и я мог оценить всю глубину ее страха по тому, какие большие были у нее глаза, когда она посмотрела вниз.

Она была до смерти напугана.

— Ты еще не дотянулась до него? — донесся до нас голос Виски сквозь ветер, дождь и морской прибой.

— Н-н-н-н-нет, — крикнула она в ответ.

Она была в ужасном напряжении.

Это было видно.

— Так давай же, ради всего святого!

— Опусти еще! — крикнула она. — Тут есть выступ, на который можно встать. — Она была уже совсем близко. — Я думаю, что смогу отсюда достать до него.

— Слава богу, а то ремни кончились.

— Теперь все будет хорошо. Все будет в порядке. Мы поедем домой. — Она снова и снова повторяла мне эти фразы.

Я думаю теперь, что она говорила их, пытаясь внушить уверенность самой себе. Но как она ни тянулась, чтобы схватить меня, у нее это не получалось.

— Я не могу дотянуться, Виски. Он слишком далеко! — Она рыдала.

— Держись, Лиз, мы спасем его.

Посмотрев вверх, я увидел Виски, наклонившегося над обрывом. Он продвигался вдоль края, чтобы оказаться прямо надо мной, и подтягивал ремни к этому цвету.

— Лиз, теперь оставь свой выступ и прыгай к нему. Не бойся, я удержу тебя. Давай, девочка, у нас нет другого выхода.

— Если ты думаешь, что это так просто, то спускайся сам и попробуй! — Она посмотрела на меня. — Только не забудь., когда вырастешь, что я для тебя сделала.

С этой угрозой она кинулась ко мне.

Наконец-то.

Она ухватилась за неровный выступ скалы, на котором я висел, и я почувствовал, как ее руки обхватывают меня за плечи и поднимают. Мы с мамой сидели верхом на выступе, она крепко прижимала меня к груди.

— Я достала его, Виски! Я достала!

Облегчение волной нахлынуло на всех нас.

— Хорошо, Лиз. Теперь я буду потихоньку поднимать вас.

Мама заметно поморщилась, когда ремни натянулись и мы начали подниматься. Подвешенная на ремнях, она вращалась, ударяясь о скалу. Когда мы достигли края обрыва, Виски протянул одну руку и вытащил меня наверх. Я видал, как мамины руки ухватились за край. Но когда Виски довольно бесцеремонно бросил меня в траву, руки вдруг исчезли, и мама вскрикнула. — Ой! Прости, дорогая, это я виноват.

Виски забыл подтянуть ремень, и поэтому мама соскользнула вниз — правда, всего на несколько дюймов.

— Вытащи меня отсюда наконец!

Дернув ремень на себя изо всей силы, Виски подтянул маму наверх, и я увидел, как она счастливо улыбается. Но тут Виски вскрикнул:

— Вот черт!

Он поскользнулся. Ремни ослабли, и я успел увидеть, как улыбка исчезла с лица мамы прежде, чем исчезла она сама.

Виски упал на спину.

Мамин вес тянул его к обрыву.

Я понимал, что он не сможет одновременно удерживать ее и схватиться как следует за мокрую траву.

Я смотрел, как он скользит все ближе к краю.

Я смотрел, как он пытается вцепиться рукой в траву.

Я смотрел, как он исчезает вслед за мамой.

Я посмотрел с обрыва.

Я увидел, как они беспомощно летят прямо в пасть морскому чудовищу.

Я готов поклясться, что они, обнявшись в воздухе, кружились в танце, прежде чем растаять во тьме.

Спустя несколько минут я дополз, мокрый и грязный, до машины. Забравшись внутрь, я спросил себя, как же я буду жить теперь? Без них.

Наутро после того, как мои родители улетели за край земли, группа японских туристов с фотоаппаратами пришла, так сказать, мне на выручку. Ночью, оставшись один, я вернулся в машину, решив, что вряд ли человек в возрасте трех лет может что-нибудь сделать для двух улетевших в пучину взрослых. Виски второпях не закрыл дверь автомобиля, и мне не пришлось лезть в окно. Закрыв дверь и подняв стекло, я завернулся в одеяло, лежавшее на заднем сиденье, и уснул.

Я был измотан до предела.

Мне хотелось бы написать, что я оплакивал своих родителей, но я не могу этого сделать. Смерть слишком абстрактное понятие, чтобы осознать ее в полной мере, когда тебе три года. Я, конечно, знал, что они умерли и я больше никогда их не увижу. Они ушли навсегда, и никто при всем желании не мог их вернуть.

В те первые моменты после их гибели я решил не плакать, не впадать в истерику, не буйствовать. Я был полон решимости доказать себе, что смогу жить без них, любить и быть любимым, и продемонстрировать всем остальным, что за три года родители сумели дать мне не меньше, чем другие дают за семьдесят лет совместной жизни. Я постараюсь как можно лучше провести за них их непрожитые годы. Приняв такое решение, я тут же заснул глубоким сном.