Утопая в беспредельном депрессняке - [34]

— Зато теперь ты потерял меня. Надеюсь, ты не прогадал.

— А разве ты сидела и терпеливо ждала меня, поплевывая в потолок? Ты крутилась, как заведенная, создавая себе имя в искусстве. Организовывала званые обеды для своих друзей с тугими кошельками, чтобы поближе подобраться к их капиталам. Скажи, Хелена, ты знаешь, в какой именно момент ты начала подозревать нас с Элизабет? Я знаю. Это было тогда, когда ты впервые увидела картины, на которых она изображена. И ты, не задумываясь, сразу решила, что мы спим с ней. Разве не так?

— Не помню. Возможно.

— А хочешь знать, почему я стал писать обнаженную натуру? Впрочем, хочешь ты или не хочешь, я все равно скажу. Я мечтал о том, чтобы моделью была ты, но тебя никогда не было дома. Ты увлеченно добывала деньги, тебе надо было немедленно получить от жизни все. Я отдал бы все деньги, какие у меня есть, ради того, чтобы ты была со мной, но для тебя главное было — завоевать весь мир. Я мог бы сделать тебя намного богаче большинства тех, за кем ты гоняешься, но ты хотела добиться всего самостоятельно, не так ли? Нет ничего слаще успеха. Это было для тебя слишком большим соблазном.

— Но у меня действительно было свое дело. Мне надо было встречаться с людьми. И что такого, если я хотела достичь чего-то сама, вместо того, чтобы жить за твой счет и по твоей милости? Мне пришлось для этого крутиться вовсю. Безусловно, ты помог мне, я не смогла бы начать это дело без тебя. Но теперь я уже встала на ноги. Я достигла определенного положения в мире искусства, клиенты нуждаются во мне. И это во многом благодаря твоим работам, потому что на них был спрос. В какой бы манере ты ни писал и каким бы именем ни подписывался, на твою живопись всегда находились покупатели. Неизменно. Люди хотели не только иметь твои картины, но и встретиться с тобой. Но я противилась этому. Я не хотела впускать тебя в свой мир, не хотела, чтобы ты стал для них важнее, чем я. А затем ты начал передавать мне одну за другой картины, на которых была изображена она. Ты непрерывно демонстрировал мне ее в разных ракурсах, размахивал ею, как знаменем. Я чувствовала себя полной дурой. Люди шептались о том, как она красива и как тебе повезло с натурщицей. Они спрашивали меня: она его любовница? А я боялась что-нибудь ответить, потому что не знала. Я не знала, Винсент. И я боялась, что, познакомившись с ними, ты отнимешь у меня и их тоже, а я останусь ни с чем.

Винсент посмотрел на жену, сидевшую на постели. Он подумал, что наконец-то понял ее, понял, почему она плачет. Но это было так глупо! Он всегда давал ей все, что она хотела, чтобы доказать, что любит ее. Он подарил ей такой дом, о каком она мечтала, галерею, все свои работы, а теперь она боялась, что он отберет у нее все это.

Он слез с постели и направился к картинам без рам, составленным вплотную у стены. По дороге он захватил что-то с мольберта, стоявшего посреди комнаты. Подойдя к полотнам, он взял первое попавшееся и поднял его. Это был, естественно, один из этюдов обнаженной Элизабет.

— Посмотри, Хелена, — сказал он. — Это холст и краска на нем, и больше ничего. — Он сделал паузу, чтобы убедиться, что она внимательно смотрит. — Это ничего не стоит! — выкрикнул он. Затем успокоился и продолжал тихим дрожащим голосом: — И эта картина, и та, и все они ничего не стоят. В них нет никакого смысла до тех пор, пока ты не увидишь того, что вижу я, не почувствуешь то, что я чувствовал, и не поймешь, почему я написал ее именно так. Смотри, вот она сидит на краю постели, упершись локтями в колени, и держит у лица кусок ткани. Неужели ты ничего не видишь?

— Да нет, почему, я вижу, Винсент. — Она встала с кровати и сделала шаг вперед, чтобы лучше разглядеть картину.

— А по-моему, все-таки не видишь. Ну, подумай, что ты здесь видишь? Или здесь? — Он взял другой холст.

Женщина, изображенная на этой картине, стояла у окна спиной к зрителю на фоне ночного неба. Она была обнажена; в руках, поднятых над головой, она держала ночную сорочку, как будто собиралась набросить ее на себя.

— Это же ты, Хелена! Ты, а не Элизабет. Всюду ты. Именно поэтому ни на одной картине не видно лица. Я писал тогда, когда мог живо представить себе тебя — как ты стоишь, как двигаешься. Я всегда хотел написать твой портрет, но тебя никогда не было. И единственное, что мне оставалось, — сажать перед собой Элизабет в такой позе, какую могла бы принять ты. Я не хотел писать ее лицо, чтобы не пропало то чувство, которое я испытывал к тебе. Я всякий раз воображал, что это ты глядишь на меня. На всех этих полотнах ты, Хелена!

Винсент был больше не в силах смотреть на Хелену. Он выронил картину и закрыл лицо руками.

— О боже! — простонала Хелена. — Винсент!..

— О боже! — простонала сестра Макмерфи. — Сильвестр! Это бесподобно!

— Моя матушка всегда говорила, что из меня выйдет толк.

— Не надо. Не говори. Ничего. Подвинься чуть-чуть. Вот. Так.

— Как скажешь.

Мистер Гудли лежал на боку поперек постели, нежно поглаживая левой рукой ее левую грудь. Сестра Макмерфи расположилась под прямым углом к нему; левая нога ее находилась между ног мистера Гудли, правая — на его талии. Голову она положила на руки и целиком сосредоточилась на том, чтобы ощущать его внутри себя. Мистер Гудли, справившись с возбуждением, закрыл глаза и опустил голову на свою правую руку. Но даже это незначительное движение заставило сестру Макмерфи застонать. Он почувствовал, как ее ноги слегка сжали его.