Утешительная партия игры в петанк - [10]

О! Ритуал рассаживания за столом. Лучший момент вечеринки…

– Так… Лоранс… ты справа от меня, – командует наш патриарх, – потом вы, Ги (бедняжка… весь ужин слушать про скоропортящиеся продукты, воровство и дрязги персонала…), ты, Мадо, потом Клер, потом…

– Да нет же! – раздражается мама, отбирая у него из рук листок бумаги. Мы же договорились, Шарль, потом Франсуаза… Ой, так не пойдет… Теперь нам не хватает одного мужчины…

Ох уж эти рассаживания.

Клер смотрела на меня. Она-то знала, кого не хватает… Я улыбнулся ей, она с невозмутимым видом пожала плечами, как всегда не принимая моего сочувствия.

Когда мы вот так смотрели друг на друга, он уже был не в счет…

Не медля ни минуты, она придвинула стоявший перед ней стул, развернула салфетку и позвала нашего любимого бака-лейшика:

– Эй, Гиту, иди сюда! Садись рядом и объясни мне еще раз, на что я могу рассчитывать со своими тремя очками по вашей системе скидок.

Мама вздохнула и сдалась:

– Да ну вас… садитесь, как хотите…

У нее талант, думал я.

И какой…

Да, моей замечательной сестренке все под силу. Она в два счета сорвет вам план рассадки и разрядит обстановку на семейном ужине, без обид расшевелит избалованных подростков, сможет завоевать любовь даже такой женщины, как Лоранс (разумеется, со старшими сестрами отношения у нее не сложились, что в глубине души меня только радовало), добиться уважения коллег («дело, за которое взялась Баланда, которое Баланда защищала в суде и выиграла, дело, считавшееся безнадежным» – прочел я о ней однажды в одном серьезном журнале по проблемам градостроительства), но при всем своем уме, тонкости и благоразумии, эта «малышка Вобан»,^[18] как прозвали ее в авторитетных кругах, ничего не могла поделать со своим сердцем.

Мужчина, которого не хватало сегодня вечером, не хватало уже многие годы, на самом деле существовал. Просто сейчас он, наверное, тоже был со своей семьей. При жене (или «с мамочкой», как смеясь говорила Клер, чрезмерным весельем выдавая свою неискренность).

Герой в домашних тапочках…

А ведь из-за этого жирного ублюдка мы с ней чуть было не поссорились… «Нет, Шарль, не говори так… Он не жирный…» Вот так, по-идиотски, защищала она его, когда я еще донкихотствовал и старался бороться против этого пустомели. Больше я этим не занимаюсь, даже не пытаюсь. Если мужчина, пусть и худой, способен в здравом уме и со всей серьезностью сказать такой женщине, как она: «Потерпи, я уйду к тебе, когда дочки подрастут», то не стоит он и пучка соломы из кормушки старика Росинанта.

Чтоб он сдох.

«Почему ты не бросишь его?» – донимал я ее.

«Не знаю. Наверно, потому что я ему не нужна…»

Это все, что она могла сказать в свою защиту. Это она-то… Наша… Наша путеводная звезда и гроза Дворца Правосудия…

Безнадежный случай.

Я перестал ее донимать… Устал, да и потом, если честно, я и в собственном доме был неспособен навести порядок…

Какой из меня прокурор, руки коротки.

К тому же, разрыв отношений излечивает не всегда, и что там творится, в темных закоулках ее, пусть и родственной мне, души, даже мне, ее брату, неведомо, слишком уж скользкая тема. Так что больше мы об этом не говорим. И она отключает сотовый. И пожимает плечами. И такова жизнь. И она смеется. И потешается над нашим подвернувшимся под руку «чемпионом», чтобы забыться.

Что было дальше, представить не трудно. Плавали, знаем.

Семейное застолье. Субботний ужин у благовоспитанных людей, где каждый играет отведенную ему роль. Подаренный еще к свадьбе столовый сервиз, ужасные подставки под ножи в виде такс, пролитое вино и килограмм соли на скатерти, дебаты о телевизионных дебатах, о тридцати пяти часовой рабочей неделе, о Франции, сдающей свои позиции, о налогах, как же без них, о не замеченном радаре и штрафе за превышение скорости, злой говорит, что арабы слишком быстро размножаются, добрая возражает, что не надо обобщать, хозяйка дома уверяет, что блюдо пережарено, ожидая приятных для нее уверений в обратном, а патриарх беспокоится о температуре вина.

Так и быть… Избавлю вас от всего этого… Сами знаете, что значит проводить время в кругу семьи, в этой теплой, но всегда чуть гнетущей обстановке, в которой невольно понимаешь, как же недалеко ты ушел…

Самое ценное здесь это детский смех наверху, и громче всех смеется Матильда. Ее гогот возвращает меня к окошку консьержки в доме на бульваре Босежур, к признаниям прекрасной жены моего заказчика, к тому моменту, когда она упаковала мое сердце и чувства в грязный полиэтилен на полу.

Я никогда не узнаю, ни чего избежала эта девочка, ни чего она на самом деле заслуживала, но я знаю точно, что именно ей я обязан всем…

После нашей последней «рабочей встречи» Лоранс исчезла. На стройку больше не приходила, на звонки не отвечала, я даже стал сомневаться, что она когда-либо существовала, мои конструктивные предложения более никого не волновали.

И все же я продолжал думать о ней. Постоянно. И поскольку она была слишком хороша для меня, я пошел на хитрость. Над своим троянским конем, как полагается, деревянным, я проработал не одну неделю. Это был мой дипломный проект, оставшийся не завершенным. Мой ученический шедевр, мои мечты на клею, камушек, который я бросал в колодец, уповая на отзвук. Чем меньше оставалось у меня надежды увидеть ее вновь, тем усерднее я доводил до совершенства свою работу. Измучил своими заказами лучших мастеров Сент-Антуанского предместья, обошел все магазины готовых макетов, воспользовавшись поездкой в Лондон, навестил одну удивительную старушку, едва заметную среди ее многочисленных кошек, миссис Лили Лиллипут, которая была способна смастерить Букингемский дворец величиной с наперсток, и оставил в ее лавке целое состояние. Помнится, она загнала мне даже целую батарею медных формочек для запекания размерами с божью коровку. «An essential in the kitchen, indeed,