Усыпальница - [63]

— Я вела себя как соплячка, — продолжала Трейси. — Эгоистично и безответственно. И хочу извиниться. Я считала, что в моих проблемах виноваты ты и твоя дурацкая работа. Ну и что, что ты — не самый лучший отец в мире? Могло быть куда хуже.

Трейси махнула рукой, будто отгоняя эту мысль.

— Но то, что ты сказал вчера вечером, очень много для меня значит.

Голос ее дрожал.

— И я даже не знаю, смогу ли сделать то, о чем ты меня просил. Не знаю, получится ли у меня помочь тебе стать хорошим отцом. Я не знаю, смогу ли стать тебе хорошей дочерью. Но может быть…

Трейси опять замолчала, и Рэнд увидел, что слезы текут по ее лицу.

— Может быть, если мы оба попытаемся помочь друг другу, ты научишься быть отцом, а я… научусь быть дочерью.

Рэнд обнял Трейси за плечи и притянул к себе. Казалось, у обоих прорвались наружу все чувства, накопившиеся за девятнадцать лет.

90

«Рамат-Рахелъ»

Они сидели на кровати обнявшись и плакали, когда зажужжал виброзвонок телефона Рэнда.

— Может, ответишь? — сказала Трейси. — Наверное, важный звонок.

Разомкнув объятия, Рэнд не глядя отодвинул мобильник подальше.

— Думаю, у меня теперь другие критерии важности.

— Да ты что! — Трейси немного выпятила нижнюю губу.

— Точно, — ответил Рэнд, понимая, что она хочет подшутить над ним. — Не хочу повторять одни и те же ошибки. В отношении тебя.

— Все равно мне надо идти умываться, — пожала плечами Трейси.

И она заперлась в ванной. Открыла кран, посмотрела на себя в зеркало. Убрала за уши пряди волос. Щеки красные, веки опухли…

Трейси была изумлена. Никогда еще ей не доводилось так откровенно разговаривать с отцом, и теперь это ее испугало. Отец говорил с ней искренне, в этом она не сомневалась. Но что, если одной искренности недостаточно? Может быть, проблема не только в том, что можно знать, как быть отцом, а можно не знать? Он почти двадцать лет играл роль «отсутствующего отца», сможет ли он теперь стать другим? Ведь дело не в том, захочет ли он меняться, а в том, сможет ли.

А она сама? Сумеет ли она изменить свое отношение к отцу? Сможет ли откровенно признаться ему в этом, когда заметит, что он не обращает на нее внимания, не заботится о ней, или оставит язык за зубами, как поступала до девятнадцати лет? Сможет ли она найти слова, чтобы выразить то, что чувствует и думает?

Чем больше Трейси думала об этом, тем меньше верила, что что-то в их отношениях может измениться к лучшему. Она всем сердцем хотела ему верить. Очень хотела, чтобы он изменился. Только бы все ее надежды не оказались тщетными. Потому что, если все вернется на круги своя, будет очень больно. Она этого просто не выдержит.

— У меня ничего не получится, — сказала Трейси своему отражению в зеркале. — Я не смогу.

И она начала умываться.

91 [53]

31 год от P. X.

Иерусалим, Верхний город

Солнце вставало над Иерусалимом, когда первосвященники и один из наиболее влиятельных саддукеев собрались на крыше дома Каиафы, где было прохладнее. Каиафа сосчитал всех, прежде чем начать разговор. Обычно он не начинал говорить до прихода тех, без кого нельзя принять решение, конечно, за исключением Анны, который слишком стар и грузен, чтобы подняться на крышу по узкой лестнице. Но отсутствие тестя не особенно беспокоило Каиафу.

На последнюю встречу, где речь шла об Иешуа Назарянине, фарисеев не пригласили. Не только потому, что Каиафа заметил, что некоторые из них — Никодим, Иосиф Аримафейский и еще двое — все больше склонялись на сторону этого человека из Галилеи и верили тому, что он говорил в своих проповедях. Каиафе даже донесли, что они предупредили рабби о планах Ирода схватить его в Галилее. А ведь это он, Каиафа, послал к Ироду гонца, чтобы договориться об этом. С другой стороны, фарисеи были мелочны: их возмущало то, что Иешуа нарушает Закон Моисеев — исцеляет в Шаббат, не совершает омовения рук перед трапезой, отрицает устные заповеди и тому подобное. Некоторые из фарисеев даже готовы были согласиться с его утверждением, что среди них, как и среди саддукеев, слишком распространены ханжество и лицемерие. Да и большинство их, похоже, совсем не беспокоили слова и поступки Иешуа, оскорбляющие священников. Он то и дело говорил о разрушении Храма, словно подготавливал людей к тому, что конфликт с Римом неизбежен. Впрочем, этот конфликт может вызвать он сам.

Только за последние дни Каиафе не раз докладывали, что этот человек сказал своим последователям, указывая на сверкающие белым известняком стены Храма. «Видите сии великие здания? Все это будет разрушено, так что не останется здесь камня на камне».

Он, в общем-то, пообещал, что «восстанет народ на народ и царство на царство; и будут землетрясения по местам, и будут глады и смятения. Это — начало болезней». Дошло до того, что он предрек «мерзость запустения», подобную той, что была два столетия назад, когда правитель Сирии Антиох Епифан поставил в Храме статую Зевса и велел приносить ему жертвы.

Подобные речи раз и навсегда разрешили сомнения Каиафы по поводу рабби из Галилеи. Это ненормальный, который открыто призывает к войне с Римом, а она, без сомнения, закончится опустошением страны и… уничтожением Храма. А может быть, и всех евреев.