Уставшее время - [28]
— А черти? — робко спросил испуганный Сережа.
— Бесы только на экране прыгали, — ответил Матвей. — В зале я их не видел. Да и без них натерпелся страху. А кроме страха еще такая тоска зеленая душу взяла, думаю, всю вечность здесь коротать придется, глядючи на это дерьмо киношное…
— Телевизионное дерьмо лучше? — не выдержал Митя.
— Не, — ответил Матвей, — не в том дело. Режиссура там на уровне, экстра-класс. Сценарий, конечно, говенный, да я не про то.
— А про что? — встрял торопливый Митрич.
— Плохо там, мужики. На душе паскудно, как и здесь вот не бывает. Не знаю, как это сказать. Скука смертная там, а еще эти черти ржут, как жеребцы необъезженные. Веселятся, значит, смолой горящей обкатывая человечинку. Я потом по другим залам пошарил — там за каждой дверью такое кино, только сюжеты всякие разные. Ну, думаю, куда же это меня занесло, неужто отрава была в стакане том. А если я помер, почему меня тоже не сажают в кресла эти? В общем, мозги мне лихо закрутило…
— А дальше что было? — подгонял Матвея Пантелеймоныч, разливая по стаканам.
— А дальше, — вздохнул тяжело Матвей, — был еще один ужастик. Нашенского уже производства. Посредь коридора вдруг как кольнуло что-то вот тут, — Матвей ткнул пальцем в грудь, — потом все кувырком пошло, не помню ни черта, темно совсем стало. А когда очухался — мама родная! Я голый лежу на каком-то столе под фонарем, а надо мной морда чья-то торчит лупоглазая. На брюхе у амбала — кожаный фартук, в пятерне — разделочный нож, а рядом — еще один стол, и на нем вспоротый от верху до низу труп, весь в крови. И еще один амбал над ним орудует. Я с перепугу заорал. Этот-то, мой, успел-таки меня ножом разметить — вот тут как раз, где кольнуло. Ну и он тоже со страху железку свою выронил и сразу заикаться стал. Короче, в морге я очухался, а этот мясник вскрытие собирался делать. Послал я их куда подальше с ихними экспертизами, вытребовал свою одежу и пошел домой. Они еще хотели, чтоб я остался для составления протокола об оживлении трупа. Дескать, с них спросят за вверенное имущество. Это я у них как имущество значился. Да я не стал слушать, чего они там еще лопотали. Ушел и все. Не имеют права резать живых людей. Такие дела, мужики, — заключил Матвей.
— Приснилось тебе все это, Мотька, — уверенно подвел итог Пантелеймоныч, жуя маринованный гриб. — Накачали тебя какой-то дурью, вот и поплыл по преисподне.
— Ой! — икнул Сережа со страху. — А зачем им нужно было, дядя Егор?
— А шут их знает. Правильно ментовка их шукала. Нечего под боком у честного народа спиритизм разводить.
— Спирт разводить? — ахнул Сережа.
Пантелеймоныч сипло хохотнул:
— Слышь, Матвей, они тебя в качестве эксперта загребли, чтоб ты их научил, как спирт разводить.
— Погулял бы ты, старик, в этих коридорах, — неохотно отозвался Матвей, — тоже заделался бы экспертом по спирту. Я, по-твоему, похож на козла, который не может реальности от глюк отличить?
— А по-твоему, преисподняя на самом деле есть? — осклабился Пантелеймоныч.
— Беспременно, — уверенно ответил Матвей.
— М-да? — с сомнением промычал Пантелеймоныч. — Тогда чего от козла открещиваешься?
— Ты мне, Егор Пантелеймоныч, — начал Матвей серьезным тоном, — своих привычек не приписывай. Нету у меня такого обычая с козлами родниться.
— Это ты, молокосос, кого козлами называешь? — захлебнулся от возмущения Пантелеймоныч.
— Натурально, тех, кто в реальности не рубит, — спокойно ответил Матвей. — Я тех бесов реальней, чем тебя видел. Нутром чуял.
— Знаем мы твое нутро, — проворчал Пантелеймоныч, — спичку поднеси — вспыхнет, оттого и снится огонь бесовский.
— Виртуальный, — уточнил Митя и подытожил: — Гуманизация и дегуманизация в одном флаконе. Реальность теряет остроту и рельефность. Се ля ви, господа. Кого из знакомых встретил там? — спросил он затем, очищая печеную картофелину.
— Из знакомых… — повторил эхом Матвей и замолчал, задумавшись. — Темно там было. Не очень-то разглядишь. Но я видел… — фраза повисла в воздухе.
Митя взглянул на Матвея — тот смотрел куда-то поверх головы Пантелеймоныча, сидевшего напротив. Но там, куда вперился его взгляд, ничего не было, кроме темноты. Митя наблюдал за ним и видел, как на лице его медленно проступает панический ужас.
— Ты чего, Матвей? — насторожился Пантелеймоныч.
— Что ты там видел, Матвей! — окликал его Сережа.
И вдруг Матвей закричал. Громко, ровно, без выражения. Кошмарный и жуткий вопль. Сережа, подскочив на месте и выронив помидор, в испуге бросился наутек. Пантелеймоныч смотрел растерянно. Митя лихорадочно соображал, что делать.
— Пантелеймоныч, давай! — крикнул он, прыгнув к Матвею. Зашел к нему за спину и одной рукой обхватил за шею. — Берись за ноги.
Вдвоем они уложили орущего Матвея на траву, и Митя накрыл его голову своей курткой. Крик прекратился. Матвей лежал прямо, без движения. Митя осторожно приподнял куртку. На него смотрела восковая маска, перекошенная ужасом. Взгляд был пуст. Матвей не видел ни Мити, ни всего остального.
— Может, медицину вызвать? — почесал в затылке Пантелеймоныч.
— Успеется, — ответил Митя. — Давай в дом его.
Матвей впал в оцепенение, тело почти одеревенело — руки и ноги не сгибались в суставах, на шее вздулись жилы. В таком виде он был доставлен к подъезду, где навстречу выбежала перепуганная Аделаида Ивановна. За ней, как за скалой, прятался Сережа.
1410 год. Только что над Русью пронеслась очередная татарская гроза – разорительное нашествие темника Едигея. К тому же никак не успокоятся суздальско-нижегородские князья, лишенные своих владений: наводят на русские города татар, мстят. Зреет и распря в московском княжеском роду между великим князем Василием I и его братом, удельным звенигородским владетелем Юрием Дмитриевичем. И даже неоязыческая оппозиция в гибнущей Византийской империи решает использовать Русь в своих политических интересах, которые отнюдь не совпадают с планами Москвы по собиранию русских земель.Среди этих сумятиц, заговоров, интриг и кровавых бед в городах Московского княжества работают прославленные иконописцы – монах Андрей Рублёв и Феофан Гречин.
Судьба порой совершает вовсе неожиданные повороты. Молодой ученый Федор Шергин, испытав очередной творческий кризис и полосу неудач, уезжает по совету близких на родину своих предков — на Алтай. Рассчитывая развеяться и отдохнуть, Федор помимо воли оказывается втянутым в круговорот странных событий: ночное покушение в поезде, загадочный попутчик, наконец участие в расследовании сибирской загадки вековой давности, связанной с его легендарным прадедом — белым офицером, участвовавшим в секретной операции по спасению царской семьи, и поиски таинственной алтайской Золотой орды…
Книга «Николай II: Царский подвиг» расскажет детям и взрослым историю жизни последнего русского императора, судьба которого неразрывно связана с трагическими для нашей страны событиями. Для многих людей Николай II был и остаётся загадкой. Кто-то считает его слабовольным и бессердечным, чуть ли не предателем Родины, а кто-то – самоотверженным и милосердным правителем, который ненавидел кровопролитие и делал многое, чтобы улучшить жизнь своего народа. Эта книга в живой, увлекательной форме рассказывает, каким человеком был этот государь.
«Премия имени Н.М.Карамзина ("Карамзинский крест ") вручается за выдающиеся достижения в исторической литературе. Этой премией награждаются произведения, отмеченные позитивным отношением к историческому прошлому и культуре России, уважением к русскому народу и осознанием великой роли христианства в судьбе нашей страны. У народа России должен быть нормальный, умный и содержательный патриотизм».
Сборник «Огненный рубеж» посвящен событиям Великого Стояния на Угре 1480 года. В книгу вошли историко-мистические, историко-приключенческие, просто исторические повести и рассказы. Тихая река Угра – не только рубеж обороны, где решалась судьба юной России. Это еще и мистический рубеж, место, где силы зла оказывают страшное давление и на полки, и на души людей. Древнее зло оживает в душах, но с ним можно справиться, потому что на всякую силу найдется сила еще большая.
Фёдор Фёдорович Ушаков – самый прославленный российский флотоводец. Его называли «морской Суворов», ведь он тоже не знал поражений в боях, хотя провёл не один десяток битв. Именно адмирал Ушаков помог России утвердиться на берегах Чёрного моря. Но славен Фёдор Фёдорович не только своим военным искусством и великими победами. Главнее всего для адмирала Ушакова была христианская вера и Божьи заповеди. Он любил людей, был скор и щедр на помощь, жертвовал всем, что имел, хранил благочестие, а как воин был защитником православного мира.