Уставшее время - [11]
— Это абсурд, — сказал он, тряхнув головой. — Я отказываюсь обсуждать эту тему с человеком, не отличающим аксессуаров от аксельбантов. Налей мне еще.
— Ты прав. Водка — лучшее лекарство от абсурда. — Матвей нежно провел рукой по коробке с водкой и достал новую бутылку. — Пантелеймоныч, а ты чего засушенным богомолом сидишь, подставляй посуду, партийные дела завтра на свежую голову будешь решать.
— Хм! На свежую… — пробурчал Пантелеймоныч и с показной неохотой подставил стакан. — Эх, молодежь! Чего обмываем, хоть знаете?
— Пантелеймоныч, не надо политики, ум-моляю, только не сегодня. Лучше смотри на небо и любуйся звездами.
— Это я всегда успею. Ты мне лучше скажи, уважаешь ты нынешнюю власть или нет?
— Я тебя уважаю в данный, чисто конкретный момент, и властями ты меня не запугивай. Я сам себе власть. Они, — Матвей ткнул пальцем вверх, — мне не указ.
— Чего мне тебя запугивать — они тебя уже тыщу раз и без меня на кол насадили. У тебя и без меня глазенапы выпучены на весь белый свет. То-то заливаешь их, чтоб совсем не выскочили.
— Ну, это ты брось, Пантелеймоныч, свою антиалкогольную пропаганду. В приличном обществе находишься. У нас такие разговоры не приняты. Уж лучше валяй, говори, чем тебе тачка Эдика не по нраву. Она тоже — происки режима?
— А ты как думал? — прищурился Пантелеймоныч, оппозиционно воодушевляясь. — Ты анархист, Мотька, много чего в толк не возьмешь. Если это каждый, кто захочет, всякий сосунок и засранец будут на своей личной тачке разъезжать — знаешь, что со страной будет?
— Социалистический капитализм будет, — мрачно ответил Матвей и добавил: — Загнивающий.
— Во-во. Понимаешь ситуацию, значит, только прикидываешься. Если я сяду на колеса, ты сядешь… хоть это и сомнительно, всякая кухарка сядет за штурвал — где тогда у нас будет голова, а где ноги? Кто страной править будет, если все начнут разъезжать на драндулетах и торчать в пробках? — .Пантелеймоныч поднялся с бревна. — Ну, ребятки, заканчивайте тут без меня. А мне на покой пора.
— Плюнь ты на эту политику, Пантелеймоныч, — пьяно крикнул ему вслед Матвей, успевший перебраться куда-то в темноту. Видимо, уже устроился на ночлег. — Не для нас с тобой она существует. Значит — что? Правильно — ее вообще не существует. И потом…
Что хотел сказать Матвей потом, осталось тайной — водка победила слабое сопротивление аполитичного человека…
Сумерки давно уже сгустились в темную звездную ночь, тихо и нежно стрекотали сверчки. Пламя вяло шевелило оранжевыми язычками, устало клонившимися к земле. Скоро Митя остался один на один с угасающим костром. Матвея нужно было искать в радиусе двадцати метров — позволить ему ночевать второй раз подряд на остывающей земле было бы бесчеловечно. Митя отнес свои вещи наверх и вернулся, прихватив из дома фонарь. По пути встретив одиноко возвращавшегося Илью, попросил помочь затащить в лифт бесчувственного соседа. Матвей отыскался быстро благодаря негромкому храпу. Илья загасил костер, и вдвоем они понесли полутруп к дому. По пути Митя поделился с напарником соображениями по поводу:
— Я тут подумал: странно меняются у людей представления о бесчеловечности и приличиях. Тысячу лет назад ночь под открытым небом была в порядке вещей. На это просто не обращали внимания — где пришлось, там и заночевал. Ничего особенного и шокирующего. То ли дело сейчас: спроси у любого, как он относится к тому, кто проводит ночи на голой городской траве. То есть его даже спрашивать не надо. По физиономии и так все ясно будет. А мы с тобой? Тащим этого пьяницу в дом из опасений за его драгоценное здоровье. Оставить его там было бы негуманно, совесть бы мучила всю ночь.
— Ну, тысячу лет назад на кол сажали из соображений гуманности. Ты вообще не с того конца берешь тему. Меняются не представления о бесчеловечности, а человек. Был он дремуче-вонючим кентавром с представлениями о гуманности как о милости изувера-завоевателя, а стал…
— Старой, ревматической вьючной лошадью, прибранной и ароматизированной, с представлениями о гуманности как о праве на отдельное пятикомнатное стойло с видаком, микроволновкой, компьютером, круглым счетом в банке и семейным дантистом.
— Ну хоть бы и так, — хмыкнул Илья.
— Ты преувеличиваешь способность людей меняться в лучшую сторону.
— Осторожно… держи, а то голову прищемит.
Последняя фраза относилась к предмету транспортировки, с трудом засунутому в лифт. Затем Матвей был выгружен, втащен в квартиру и положен на продавленный матрас в углу.
Митя тоже пошел спать.
4
Вечером следующего дня он отправился в парк, намереваясь кое-что проверить.
Домик кривых зеркал вырос перед ним так же неожиданно, как и вчера. Просто густая зелень раздалась в стороны и открыла маленькую полянку рядом с пешеходной дорожкой. Уже начинало смеркаться, и парковые аттракционы не работали. Но в домике горело единственное окошко. Митя подобрался поближе и осторожно заглянул в него. За столом сидел старик в младенческой панамке и читал какой-то фолиант. Митя несколько секунд наблюдал за ним, потом отпрянул от окна и быстро пошел прочь.
Его раздвоение не было сном. Старик, похожий на Мефистофеля, действительно существовал. Что из этого следует, Митя не знал. Почему-то было страшно об этом думать.
1410 год. Только что над Русью пронеслась очередная татарская гроза – разорительное нашествие темника Едигея. К тому же никак не успокоятся суздальско-нижегородские князья, лишенные своих владений: наводят на русские города татар, мстят. Зреет и распря в московском княжеском роду между великим князем Василием I и его братом, удельным звенигородским владетелем Юрием Дмитриевичем. И даже неоязыческая оппозиция в гибнущей Византийской империи решает использовать Русь в своих политических интересах, которые отнюдь не совпадают с планами Москвы по собиранию русских земель.Среди этих сумятиц, заговоров, интриг и кровавых бед в городах Московского княжества работают прославленные иконописцы – монах Андрей Рублёв и Феофан Гречин.
Судьба порой совершает вовсе неожиданные повороты. Молодой ученый Федор Шергин, испытав очередной творческий кризис и полосу неудач, уезжает по совету близких на родину своих предков — на Алтай. Рассчитывая развеяться и отдохнуть, Федор помимо воли оказывается втянутым в круговорот странных событий: ночное покушение в поезде, загадочный попутчик, наконец участие в расследовании сибирской загадки вековой давности, связанной с его легендарным прадедом — белым офицером, участвовавшим в секретной операции по спасению царской семьи, и поиски таинственной алтайской Золотой орды…
Книга «Николай II: Царский подвиг» расскажет детям и взрослым историю жизни последнего русского императора, судьба которого неразрывно связана с трагическими для нашей страны событиями. Для многих людей Николай II был и остаётся загадкой. Кто-то считает его слабовольным и бессердечным, чуть ли не предателем Родины, а кто-то – самоотверженным и милосердным правителем, который ненавидел кровопролитие и делал многое, чтобы улучшить жизнь своего народа. Эта книга в живой, увлекательной форме рассказывает, каким человеком был этот государь.
«Премия имени Н.М.Карамзина ("Карамзинский крест ") вручается за выдающиеся достижения в исторической литературе. Этой премией награждаются произведения, отмеченные позитивным отношением к историческому прошлому и культуре России, уважением к русскому народу и осознанием великой роли христианства в судьбе нашей страны. У народа России должен быть нормальный, умный и содержательный патриотизм».
Сборник «Огненный рубеж» посвящен событиям Великого Стояния на Угре 1480 года. В книгу вошли историко-мистические, историко-приключенческие, просто исторические повести и рассказы. Тихая река Угра – не только рубеж обороны, где решалась судьба юной России. Это еще и мистический рубеж, место, где силы зла оказывают страшное давление и на полки, и на души людей. Древнее зло оживает в душах, но с ним можно справиться, потому что на всякую силу найдется сила еще большая.
Фёдор Фёдорович Ушаков – самый прославленный российский флотоводец. Его называли «морской Суворов», ведь он тоже не знал поражений в боях, хотя провёл не один десяток битв. Именно адмирал Ушаков помог России утвердиться на берегах Чёрного моря. Но славен Фёдор Фёдорович не только своим военным искусством и великими победами. Главнее всего для адмирала Ушакова была христианская вера и Божьи заповеди. Он любил людей, был скор и щедр на помощь, жертвовал всем, что имел, хранил благочестие, а как воин был защитником православного мира.