Успех программы «Гений» - [6]

- А как же, - гордо кивнула старушка, - внучку в учебу провожаем. Ты, мил человек, к столу иди, картошка поспела.

- Сейчас, - пообещал я, - только умоюсь спросонок.

К моему изумлению, единственным транспортным средством, которое должно было переместиться в город, оказалась телега. Грубо срубленная из толстых жердей, щедро заваленная сеном, с деревянными колесами и настоящей пегой лошадью между длинных оглоблей.

Для тех, кто не знает: оглобли изготавливаются тоже из жердей.

- Сергеев и Фарктен - вперед; Толушкин и Чайкин - позади, - коротко скомандовал капитан.

Мальчишки, такие же молоденькие, как и тот, что встретил меня на тропинке, кивнули и разошлись. Капитан внимательно огляделся по сторонам и запрыгнул на телегу, рядом со старушкой.

- Поехали!

Дед причмокнул и встряхнул длинными коричневыми вожжами.

Телега медленно заскрипела вперед.

- Приедем, напомни, чтобы солидолу тебе дал, - сморщился капитан. - И как тебе все это не надоело?

- А ништо, - отмахнулся дед, - часов через пяток привыкнешь, и замечать перестанешь.

- Да ленится он, паразит, - презрительно фыркнула старушка. - Который год смазать не может. - И повернулась к высокой молодой женщине с длинными светло-русыми волосами: - Садись, Сергеешна, ноги не казенные.

- Ничего, Зинаида Никитична, я пока прогуляюсь, - ответила та звонким голосом и оглянулась на Оксану. - Может, ты сядешь?

Но девочка была всецело занята моим браслетом. Крутила и так, и этак, высунув от напряжения язык, тыкала куда-то ногтем, терла пальцами, смотрела на свет.

- Не споткнись по дороге, - посоветовал я ей.

Оксана недовольно шмыгнула носом, покосилась в мою сторону и снова погрузилась в решение головоломки.

- Ну, загадку ты ей подкинул, мил человек, - покачала головой старушка, - всю ночь не спала! Может, поскажешь, в чем загвоздка?

- Не, - буркнула девочка, - я сама.

- А вы ее отец? - осторожно спросила женщина.

- Нет, - открестился я, - детей у меня нет, жены тоже нет. Я Пахомов, Семен Сергеевич, начальник цеха предприятия триста семнадцать. Двадцать пятого июля пошел за грибами и заблудился.

- Как же это вы? - удивилась женщина.

- Не знаю, - пожал я плечами, - как-то само получилось. А вы кто?

- Ой, простите, - спохватилась она. - Татьяна Сергеевна Залумина. Учитель я в местном колхозе. Вот, везу Оксану в Москву, к академику Абалкину.

- К самому Абалкину? - на всякий случай выразил я восхищение. - Это просто прекрасно!

- Да, - кивнула она. - Я ведь ни разу в Москве не была! А вы?

- А у меня там стоплер фланочный, - не удержавшись, похвастался я. Правда, на глицном базироне.

- Ты чего несешь! - взорвался в ухе Антон. - Какой базирон?! Какой стоплер?! Двадцатый век вокруг!

- Простите, не расслышала? - замотала головой Татьяна Сергеевна.

- Я хочу сказать, - поправился я, - что учился там, в Политехническом институте.

- Перестань купидонить девицу, - заворчал Антон. - Вспомни лучше план действий: когда начнется заварушка, я отключаю реверсивное поле и Оксану утягивает сюда. Если все в порядке, ты включаешь свой ретоноблайзер и тоже "уходишь". Если что-то не срабатывает, то девчонку ты обнимаешь, и я пытаюсь вытянуть обоих. Ты меня слышишь?

На самом деле он мне явно завидовал. Таня оказалась не только очень милой и симпатичной, но и весьма контактной особой с налетом искренней детской наивности. Узнав, что я жил в Москве, она едва не захлопала в ладоши и стала расспрашивать про Мавзолей.

Для тех, кто не знает: Мавзолей - это место, где хранится муляж одного из пророков, основателя марксизма, которого, правда, почему-то зовут не Маркс, а Ленин. Если вы полагаете, что "Ленин" - второе имя, то совершенно правы, вот только первое имя пророка тоже неподходящее: Владимир Ильич Ульянов, причем наука доказала это совершенно точно.

От разговора про религию я осторожно, стараясь не задеть ее убеждений, ушел, вспомнив про Чехова и Булгакова, двух гениальных писателей, совершенно точно живших в двадцатом веке. Про Чехова собеседница знала, а вот про Булгакова почему-то нет. Зато она стала говорить про каких-то Горького и Толстого, но так запутанно, что у меня возникло ощущение, будто Толстой не один, а сразу несколько. А когда Таня стала называть Маяковского не художником, а поэтом, я совершенно растерялся и начал отвечать невпопад. После того, как я похвалил Островского как талантливого физика, у нее округлились глаза и она удивленно спросила, какие отметки были у меня в начальной школе.

К счастью, я еще помнил несколько островских формул из гравитационной кинематики, быстренько набросал их в дорожной пыли и сказал, что мой средний бал - восемь, семьсот сорок три. Она сильно смутилась, даже покраснела, и прошептала, что мы, наверное, говорим о разных вещах. А потом спросила, где я живу.

- Молчи, - зашипел Антон. - Не забывай, что ты начальник цеха в двадцатом веке. Скажи, у тебя маленькая трехкомнатная секция в общежитии, рядом с домом культуры.

Подслушивал, значит, митохондрия женатая! Точно завидует.

Так, за разговором, дорога и тянулась. Петляла между чистыми сверкающими озерами, забиралась на холмы, огибала непроходимые буреломы, тянулась по редким, прозрачным сосновым лесам, зарывалась в густые кустарники, когда ветви полностью перекрывали путь и их приходилось раздвигать руками. Дважды дорога пересекала вброд неширокие речушки. Женщины каждый раз запрыгивали на телегу, а я в первый раз запрыгнул, а во второй поленился и пошел так. К моему изумлению, роба намокла, как носовой платок и потом долго стекала. Я ругался и пытался обжать жесткую ткань на ногах, а Антон в ухе тихо и гнусно хихикал. К счастью, дорога скоро снова стала песчаной и медленно приближалась к пологому холму через открытое для теплых солнечных лучей сосновое редколесье.