Уснуть и только - [10]

Вьющиеся темные волосы выбивались из-под пол ей украшенной перьями шляпы.

– Я люблю тебя, – сказал Джеймс де Молешаль.

– Знаю, – кивнул Пьер, бросив мимолетный взгляд на своего друга, который, подстелив плащ, растянулся на земле рядом с ним.

– Тебе понравился ястреб?

– Конечно. А почему ты спрашиваешь?

– Потому что я хочу услышать об этом от тебя. Для меня важно знать, что ты доволен моими подарками.

Джеймс сел, в его блеклых близоруких глазах, точно таких же, как у матери, появилось тревожное выражение. Заметив это, Пьер присел на корточки и, приблизив лицо к лицу друга, заговорил самым серьезным и искренним тоном:

– Ты же знаешь, как мне нравятся твои подарки, Джеймс. Это единственная радость, которая есть в моей тусклой жизни.

Благодарно взглянув на Пьера, Джеймс с горечью заметил:

– Но уж не такой тусклой, как у меня. Представь, каково целыми днями сидеть взаперти в Молешале с матерью и думать только о том, как бы побыть с тобой.

Пьер прикинулся сострадающим.

– Не очень-то приятная жизнь, но скоро этому придет конец. Когда ты женишься, то сможешь уезжать и приезжать, когда захочешь, а Ориэль должна будет оставаться в Молешале, выполняя пожелания хозяйки дома и прислуживая ей.

– Почему ты так о ней говоришь?

– Потому что презираю ее слабость.

В ярком солнечном свете многочисленные прыщики на лице Джеймса особенно бросались в глаза. Он внимательно разглядывал Пьера.

– Но меня ты никогда не возненавидишь, правда? – спросил Джеймс.

Лицо Пьера смягчилось и, протянув руку, он положил ее на плечо уродливого юноши.

– Нет, Джеймс. Ты такой безобидный и добрый. Я уверен, ты скорее умрешь, чем согласишься причинить мне зло.

Джеймс положил свою костлявую руку на ладонь Пьера.

– Ты знаешь, что это правда, – подтвердил он. – Я с радостью пожертвовал бы ради тебя своей жизнью.

Пьер смотрел в другую сторону, на ястреба, подлетевшего к ним с добычей в когтях и усевшегося на его запястье.

– Думаю, я скоро уеду отсюда, – вдруг бросил Пьер.

– В будущем году, когда тебе исполнится восемнадцать?

– Нет, я не могу ждать так долго. Мне надоело рассчитывать на подачки отца, я хочу иметь собственные деньги. Ты поедешь со мной, Джеймс? Ведь скоро мы с тобой породнимся.

– Как прекрасно это звучит – быть твоим родственником. Конечно, я поеду с тобой. Пусть Ориэль, а не я, остается с моей матерью и исполняет свой долг. Но ведь она еще не согласилась выйти за меня.

Пьер резко обернулся.

– Что значит – еще не согласилась? Кто ее будет спрашивать? Зато отец все больше склоняется к тому, чтобы принять предложение твоей матери. Иногда ты бываешь чертовски глуп, Джеймс.

Казалось, что Джеймс не выдержит и возмутится, но он лишь вяло пробормотал.

– Но не всегда же.

Ястреб вновь устремился ввысь, к солнцу.

– Хватит об этом, – властно распорядился Пьер. – Давай и мы поохотимся, как эта тварь. Кто знает, что мы сможем найти…

Глава третья

В самый темный полуночный час Джон де Стратфорд, направляясь к своему замку, галопом скакал по спящей Бивелхэмской долине. Шумное вторжение переполошило всех ночных тварей, но архиепископ не обращал внимания ни на расползающихся змей, ни на вспугнутых землероек, стремящихся избежать копыт его лошади. Лицо всадника, по обыкновению ничего не выражающее, было обращено вперед, в сторону Мэгфелда, и только его развевающийся на ветру плащ указывал направление, откуда он прибыл, – Кентербери.

Архиепископ был сложным и противоречивым человеком, под маской внешней невозмутимости этой выдающейся личности таилось множество разнообразных черт, подобно тому, как луковица цветка, спящая под слоем темной почвы, несет в себе все многообразие оттенков будущего цветения. И хотя многие люди считали, будто хорошо знают архиепископа и могут судить о его мыслях и чувствах, все они ошибались. Никто не понимал Джона де Стратфорда.

Он был загадкой. В нем таились глубины, в которые он и сам не осмеливался заглядывать.

Превыше всего для него стояли его собственные, личные отношения с Богом. В отличие от большинства людей того времени Стратфорд не был одержим суевериями и страхом. Наоборот, он пытался как бы посмотреть Богу прямо в глаза, конечно, не как равный равному, но и не как униженный, дрожащий проситель. Примас[1] английской церкви думал о себе как об одном из избранных. Он с юности верил, что предназначен для величия и славы, что избран среди всех, чтобы подняться над ними, и что избравшие его могущественные силы позаботятся о том, чтобы ни кто и ничто не остановило его неуклонного продвижения вверх.

Однако, как ни странно, эта вера не породила в нем чувства превосходства над людьми. Он лишь считал чем-то естественным, полагавшимся ему по праву, чтобы все двери раскрывались перед ним, в этом отношении он был похож на боевую лошадь, которую невозможно свернуть с пути.

Но под этой неуязвимостью и целеустремленностью лежала темная сторона. Не только в голове у архиепископа могли рождаться черные мысли, но он умел претворять их в черные дела. По природе своей Джон де Стратфорд был заговорщиком и убийцей, человеком, который может бесконечно и терпеливо ждать своего часа, а затем, спустя годы, наслаждаться мщением.