Услады Божьей ради - [143]
Он говорил мне о жизни на заводах времен Золя и о крестьянах с картин Ленена или времен Тридцатилетней войны, о рабах эпохи Аристотеля. Покашливая и прикрываясь своим возрастом, я говорил об Акрополе и Моцарте. Напрасно! Для Алена все это было лишь изнанкой эксплуатации! Он терпеть не мог Древнюю Грецию. Так же как гуманизм, он ненавидел рассудок и культуру. Во всем этом я узнавал и моего деда, и его антипода. Ален говорил мне о нашем семействе. Я тоже говорил ему о нас. Рассказывал о некоторых событиях, забавных и типичных, которые присутствуют в этих вот воспоминаниях. Он находил их смехотворными и часто отвратительными. Я говорил о книге, об этой книге, проект которой вынашивал в голове. Он не видел в ней пользы и заранее критиковал ее. Я терял почву под ногами. Пытался оправдываться: нас создало наше прошлое, мы — его дети, надо его знать, хотя бы для того, чтобы переделать… Ален отрекался от прошлого с поразительной яростью. Был ли Клод столь же резок полвека тому назад? Очень непохожими на нынешние были тогда и события, и люди. В ту пору Клод питал некую ненависть. А у Алена я чувствовал неумолимое спокойствие. Потрясая бомбами, он говорил о любви. Поджигая костры, желал видеть в них лишь свет.
Ален не собирался отказывать нам как личностям, дедушке и всем тем, кто прошел перед вами на страницах этой книги, ни в мужестве, ни в доброте, ни даже в уме, хотя я лучше, чем кто-либо, видел пределы этого ума. Но зато он уличал их всех скопом за скрытое насилие, за лицемерие, за преступное ничтожество, за презрение к человечеству. «Жалкие куклы, — говорил он, — к сожалению, они еще и жандармы». Право, я не видел моего деда ни в роли куклы, ни в роли жандарма. «А ты уверен, бедный мой Ален, — говорил я ему, — что ты и сам не покажешься тем, кто придет после тебя, жандармом, причем в гораздо большей степени, чем твой прадед, дед или даже дядя Филипп? Боюсь, что в конечном счете те мифы, которые еще только маячат где-то в будущем, окажутся гораздо менее терпимыми, чем те мифы, которые создавались в прошлом». Он глядел на меня. Думаю, что я представлялся ему полным кретином. Я на этот счет не спорил. Охотно соглашался с ним.
Мне приходило в голову, что, увлеченный моими фантазмами и маниями, моими воспоминаниями, я, может быть, действительно слишком углубился в прошлое, о котором столько здесь наговорил, чтобы улавливать то, что нарождается. Может ли человек понять то, чем он не являлся? Подобно моему деду, Ален не задумывался над тем, как выйти из своей системы. Моя же слабость и вместе с тем моя сила состояли в том, что я пытался в нее войти. Несколько лет тому назад, сидя как-то осенним вечером в своей квартире на улице Курсель, в одном из самых буржуазных кварталов, я читал со слегка натужной симпатией и с трудом подавляемым удивлением попавшую мне под руку листовку под названием «Услады народной ради». Заголовок меня несколько смутил. Но для полной ясности мне пришлось дочитать листовку до конца: «…Порядок, мораль, закон, необходимость, сила вещей, достоинство труда, здравый смысл, честь и Божья воля всегда были лишь выражением интересов феодалов, крупного капитала, хозяев Церкви, армии и полиции. Мы заменим их волю на волю народа. Услада Божья умерла. Да здравствует народная услада!» Только один человек в мире мог написать такой текст, и этим человеком был Ален.
Конечно, это был он. Анонимность он соблюдал только из скромности. Из простодушия, достойного уважения, он настаивал на коллективном характере своего призыва и своих планов. Но со мной он был откровенен, с жаром убеждал меня в своей правоте, даже просил меня помочь ему. Странная это была идея: ведь у меня нет никаких организаторских способностей. Он только заставил меня пообещать ему хранить все в тайне, по крайней мере в течение трех лет. С тех пор прошло уже года четыре, а то и пять. Ночь, когда я слушал его, была, я уверен, самой потрясающей в моей жизни. У меня даже слегка кружилась голова. Мне стоило некоторых усилий убедить себя, что сидевший напротив юноша является внуком и правнуком стольких людей, приверженных порядку и традициям. Он представлялся мне по очереди то чудовищем, то святым, то сумасшедшим, то циником, то вожаком вроде тех героев, которых он глубоко презирал. Вся его речь дышала каким-то ледяным энтузиазмом, от которого мне становилось страшно. Этот двадцатилетний юноша рассуждал, как о равных себе, о руководителях государств, которым он выказывал не больше уважения, чем мой дед — теням от башен Плесси-ле-Водрёя. Операции по распределению продуктов питания, товаров и денег, которыми он занимался вот уже несколько недель, были лишь скромной преамбулой к гораздо более крупному проекту, основывающемуся на очень умном использовании новых человеческих качеств, порожденных либеральной демократией: на солидарности, на ненависти к насилию и жестокости, на чувстве коллективизма, невероятно усиленном развитием средств массовой информации. Гениальность идеи состояла в том, что после двух тысячелетий гуманизма, буддизма и христианства, после векового развития идеала социализма связь между людьми стала настолько тесной, что теперь не было необходимости наказывать именно тех, кого хотели наказать: достаточно было схватить первого попавшегося. Когда-то рыцари старались пленить короля, например Ричарда Львиное Сердце или Иоанна Доброго. Позже бандиты с мещанским менталитетом похищали детей у Линдберга или у промышленных магнатов, или жену у миллиардера. Но поскольку семья и отечество теряли свое былое значение по сравнению с гораздо более многочисленной общностью, подобные кустарные действия уходили в прошлое. Теперь можно было действовать с несравненно более широким размахом: в унифицированном и сузившемся мире достаточно было пригрозить первому попавшемуся, чтобы добиться чего угодно. Пресса, радио, телевидение, свободные, во всяком случае, на Западе, от своих правительств, должны были наперегонки кинуться заменять собой смехотворные послания из приключенческих романов былых времен, когда злоумышленники вырезали буквы из газет и наклеивали их на бумагу. Естественно, что теперь не могло быть и речи о том, чтобы ограничиваться требованиями денежных выкупов. Теперь можно было получить все что угодно, причем в любой области, пригрозив смертью или пытками полдюжине бедных сирот, элементарно похищенных на выходе из школы, или популярному певцу, отнятому у миллионов фанатов. Важно было только, чтобы об этом стало известно. А что все будет известно, сомневаться не приходилось.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Этот сборник стихов и прозы посвящён лихим 90-м годам прошлого века, начиная с августовских событий 1991 года, которые многое изменили и в государстве, и в личной судьбе миллионов людей. Это были самые трудные годы, проверявшие общество на прочность, а нас всех — на порядочность и верность. Эта книга обо мне и о моих друзьях, которые есть и которых уже нет. В сборнике также публикуются стихи и проза 70—80-х годов прошлого века.
Перед вами книга человека, которому есть что сказать. Она написана моряком, потому — о возвращении. Мужчиной, потому — о женщинах. Современником — о людях, среди людей. Человеком, знающим цену каждому часу, прожитому на земле и на море. Значит — вдвойне. Он обладает талантом писать достоверно и зримо, просто и трогательно. Поэтому читатель становится участником событий. Перо автора заряжает энергией, хочется понять и искать тот исток, который питает человеческую душу.
Когда в Южной Дакоте происходит кровавая резня индейских племен, трехлетняя Эмили остается без матери. Путешествующий английский фотограф забирает сиротку с собой, чтобы воспитывать ее в своем особняке в Йоркшире. Девочка растет, ходит в школу, учится читать. Вся деревня полнится слухами и вопросами: откуда на самом деле взялась Эмили и какого она происхождения? Фотограф вынужден идти на уловки и дарит уже выросшей девушке неожиданный подарок — велосипед. Вскоре вылазки в отдаленные уголки приводят Эмили к открытию тайны, которая поделит всю деревню пополам.
Из сборника «Соло для оркестра». Чехословацкий рассказ. 70—80-е годы, 1987.
Генерал-лейтенант Александр Александрович Боровский зачитал приказ командующего Добровольческой армии генерала от инфантерии Лавра Георгиевича Корнилова, который гласил, что прапорщик де Боде украл петуха, то есть совершил акт мародёрства, прапорщика отдать под суд, суду разобраться с данным делом и сурово наказать виновного, о выполнении — доложить.
Им пришлось бежать из дома. Они не хотели его убивать — так получилось. Они хотели совсем другого — жить не в бидонвиле, а в нормальном доме, где есть окна и двери, спать в настоящих кроватях, запускать воздушного змея, видеть, как улыбается мать. Бабушка, уехавшая жить в Америку, хотела взять их с собой, но он не разрешил. Он мечтал быть героем — хотя бы в их глазах. И думал, что увесистые кулаки убедят мальчика и девочку в том, что их отец — настоящий герой. Но настоящие герои ни перед кем не лебезят. Они случайно увидели, как он пресмыкается перед хозяином автомастерской, и в тот же самый миг для них он умер.
Неуловимое течение времени… Молодость, дружба, музыка, кино, поцелуи, любовь… — все вибрирует Beatles. Магия иностранного языка, гениальное место — Кембридж… Иллюзии влюбленного Криса, что все это никогда не забудет, он хочет верить в абсолютную страсть.С легкой улыбкой автор рассказывает нам о сладких и горьких потерях при вступлении во взрослую жизнь. Моменты вечности и волнения смешиваются с тоской, непринужденной грацией… и музыкой языка.
Олега Зайончковского называют одним из самых оригинальных современных русских прозаиков. Его романы «Петрович», «Сергеев и городок», «Счастье возможно», «Загул» вошли в шорт-листы престижных литературных премий: «Русский Букер», «Большая книга» и «Национальный бестселлер».Герой романа «Тимошина проза» – офисный служащий на исходе каких-либо карьерных шансов. Его страсть – литература, он хочет стать писателем. Именно это занимает все его мысли, и еще он надеется встретить «женщину своей мечты». И встречает.
Прозаик Игорь Сахновский – автор романов «Насущные нужды умерших», «Человек, который знал всё» (награжден премией Б. Стругацкого «Бронзовая улитка», в 2008 году экранизирован) и «Заговор ангелов», сборников рассказов «Счастливцы и безумцы» (премия «Русский Декамерон») и «Острое чувство субботы».«Свобода по умолчанию» – роман о любви и о внутренней свободе «частного» человека, волею случая вовлечённого в политический абсурд. Тончайшая, почти невидимая грань отделяет жизнь скромного, невезучего служащего Турбанова от мира власть имущих, бедность – от огромных денег, законопослушность – от преступления, праздник – от конца света.