Ушли клоуны, пришли слезы… - [50]

26

— Вовсе не обязательно, чтобы Сасаки сам имел прямое отношение ко взлому в клинике брата, к исчезнувшему охраннику и к преступлению в цирке «Мондо». Или видел между этими событиями какую-то взаимосвязь, — сказал Алвин Вестен.

— Однако я не верю, что он напрочь забыл об истории в Ницце, — возразил Барски.

— Да, это неправдоподобно, — согласился седовласый министр.

Они сидели втроем за столиком летнего ресторана отеля «Атлантик», за тем самым, который всегда оставляли для Вестена. Уже поужинали и пили кофе, Норма и Вестен заказали по рюмке коньяка. Мужчины оживленно переговаривались, а Норма устала, на душе было тоскливо. Но то была мягкая грусть, почти без боли. Сидела рядом с Вестеном, спиной к стене, а Барски — напротив. Я люблю этот летний ресторан, подумала Норма, я люблю весь «Атлантик», потому что, когда Алвин в Гамбурге, он всегда останавливается здесь; сколько раз мы сиживали в этом ресторане, сколько лет это продолжалось! Когда Пьер был еще жив, он тоже сидел за этим столом с Алвином и со мной. Они уважали друг друга. Но Пьер мертв давно. Его кресло всегда оставалось пустым. А теперь в нем сидит другой мужчина. Время не имеет значения, подумала она. Для меня в кресле напротив по-прежнему сидит Пьер. По-прежнему. За последние три дня в Бейруте трижды подкладывали самодельные бомбы в городские автобусы. В первый раз погибло шестьдесят человек, в другой — двадцать один, в третий — двадцать три. А сколько раненых… Ничего в Бейруте с тех пор не изменилось. А что во мне изменилось с тех пор, как Пьер мертв? Мне все время чудится, будто это случилось вчера. Теперь у меня отняли и сына. Нет! — приказала она себе. Не думай об этом! Думай о другом! Оглядись хотя бы в этом ресторане. Здесь за последний год действительно кое-что изменилось. Между венецианскими окнами повесили новые лампы, полусферы, освещающие потолок. Прежде на столах стояли подсвечники с витыми свечами. Да и скатерти на столах сменили, они теперь желтые, в тон желтым обоям. На скатертях лежат сложенные салфетки — желтые, в золотую и серую полоски. И только голубые шторы не сменили. Голубой цвет — цвет «Атлантика». Пьеру нравился этот голубой цвет. Сколько воспоминаний… Сколько любви… Кто-то однажды написал: «Что такое любовь, как не воспоминание?» В кресле Пьера сидит другой мужчина. Помогите мне найти убийц. Пьер и мой маленький сын! Если можете, помогите мне! Я вас люблю. Я вас так люблю… Да, но вы мертвы… Я должна прекратить, подумала она. Сейчас же, немедленно! И проговорила, обращаясь к Алвину:

— Ты однажды упоминал, что у тебя назначены деловые встречи в Америке и в России, Алвин. Но не раньше осени. А теперь вдруг заторопился. Не без причины, конечно?

— Конечно, — ответил бывший министр.

— Это как-то связано с твоим вопросом Сондерсену о частях специального назначения? И с тем, что он удручен? Думаешь, на него давят? Кто? С какой стороны?

— Это связано со многими вещами, — ответил Вестен. — Несомненно, Сондерсен столкнулся с серьезными трудностями. Какого рода? Незадолго до поездки в Токио я прочел в «Зюдцойчер цайтунг», что на нацеленное развитие — толкуй этот термин как угодно — всей биотехнологии, которая включает в себя и генную инженерию, федеральное правительство намерено израсходовать до девяностого года миллиард марок, а возможно, и гораздо больше. В «Таймсе» сказано, что американцы собираются ассигновать на генную технологию совершенно умопомрачительную сумму — не помню даже, сколько миллиардов долларов. А тут доктор Барски рассказал нам, чем занимается этот ученый из Ниццы. Помнишь слова американца Скиннера:[16] «Мы пока даже представления не имеем, что человек способен сделать с человеком, во что его превратить».

Метрдотель, человек в высшей степени вежливый и внимательный к гостям, остановился в некотором отдалении от столика. Вестен обратил на него внимание:

— Да?

— Я ни в коей мере не желал бы помешать вашей беседе, — сказал метрдотель. — Позвольте спросить, не желают ли господа заказать что-либо?

— Думаю, еще одна рюмочка коньяку мне не повредит, — сказал Вестен.

— Два коньяка, очень хорошо, господин министр, а для господина доктора минеральной воды со льдом и лимоном. — И он исчез.

— «…даже представления не имеем…» Боже милостивый! — проговорила Норма. — Какие слова! И в каком мире они произнесены!

Вестен положил свою руку на ее.

Вскоре к столу вновь подошел метрдотель в сопровождении официанта. Тот подогрел большие пузатые бокалы над пламенем спиртовки и только после этого разлил коньяк. Перед Барски поставил бутылку минеральной воды.

— Любимый коньяк господина министра, — сказал он. — «Мартель-экстра. Кордон аржан».

— Вам известен коньяк более высокого класса?

— Нет, господин министр.

— Мы с вами всегда одного мнения о напитках, — кивнул Вестен. — Выпейте с молодым человеком по рюмочке за наше здоровье!

— Большое спасибо, господин министр! За ваше здоровье и за ваших гостей!

Вестен поднял бокал, втянул в себя аромат золотистого напитка. И когда они с Нормой выпили и поставили бокалы на стол, продолжал свою мысль:

— «Мы пока даже представления не имеем, что человек способен сделать с человеком, во что его превратить». Скиннер прав. И мы должны выяснить это, Норма, мы трое. Ну, и Сондерсен с его ФКВ. Уверен, он давно догадывается. Или знает. Ему известно гораздо больше, чем нам. Вот почему мне необходимо посоветоваться с моими зарубежными друзьями и коллегами. Ты всегда будешь знать, где я нахожусь. У тебя будет мой адрес и номер телефона. Ты тоже должна сообщать, где ты и что ты. За дело, друзья мои, — самое время!