Ушли клоуны, пришли слезы… - [21]

— Нет, нет… напротив… — Барски снова разволновался, опять заговорил с акцентом. — Я знаю господина Вестена. Вернее, нет: я знаю о нем. Выдающийся человек. У него масса влиятельных друзей, в том числе и в Польше! Поверьте, ему я тоже рассказал бы обо всем!

— Будьте осторожны! — предупредила Норма. — Ответственность целиком на вас. Я не знаю, что случилось. Как не знаю и того, понравится ли вашим коллегам, что теперь, посвятив в случившееся меня, вы посвятили и его.

— Понравится ли им? Да они будут в восторге! Знаете, сколько у нашего института партнеров за рубежом? А у господина Вестена столько влиятельных друзей повсюду. Может быть… Нет, я опять не туда заехал. Совсем запутался… Мы действительно не знаем, как нам быть… вдобавок ко всему мы боимся…

— Отлично. Вы ему доверяете. Я спрошу, могу ли привезти вас с собой. Пойдемте! Мне еще нужно принять душ и переодеться. Если Алвин согласится, вы можете посидеть на лоджии за бутылкой вина. — И она направилась к подъезду своего дома.

Он последовал за ней, бормоча что-то по-польски.

— Что вы сейчас сказали?

— С умным человеком всегда договоришься. Извините.

— Извините? Ведь это комплимент!

Почему я это сказала, одернула себя она. Сумятица какая-то, какая-то сумятица… В квартире она первым делом поставила желтые розы в вазу. Барски попросил стакан минеральной воды и сразу удалился на лоджию. Как в кино, подумала она. Ничего этого нет. Вздор, никакое не кино. Если вдуматься, все совершенно логично и естественно. Безумие какое-то!

Она позвонила Алвину Вестену и обо всем рассказала.

— О чем ты спрашиваешь? — сказал ее друг. — Пригласи этого господина и приезжайте вместе, дорогая. Столик в ресторане я заказал. Наш с тобой столик. Тот, в самом углу. Поужинаем и поднимемся ко мне в номер. Послушай, этот Барски не может сейчас меня слышать, он не рядом с тобой?

— Нет. А в чем дело?

— Я сегодня утром слетал в Бонн и заезжал в министерство иностранных дел и в министерство по науке и технике. Посоветовался с друзьями, знающими людьми. И все в один голос сказали, чтобы я держался от этого дела подальше. А ты — тем более!

— Значит, все еще хуже, чем я предполагала.

— Очевидно.

— А почему держаться подальше, они, конечно, не объяснили.

— Ни словом не обмолвились. Потом я еще съездил в Кельн, навестил старинного приятеля, профессора Кеффера, он молекулярный биолог. Мы вместе сидели в тюрьме при нацистах. После войны Кеффер работал в Англии, в Физическом институте в Кембридже. Он ничего определенного не знает, но, по-моему, предчувствия у него самые мрачные. Потому что он тоже просил, чтобы я ради всего святого не вмешивался! Ну что ж, выслушаем покамест этого доктора Барски! Когда вокруг столько вони, даже руки чешутся, правда? Который час? Полвосьмого?

— Полвосьмого. Я быстренько приму душ и переоденусь.

— Погоди!

— Что еще?

— Пожалуйста, не приезжай в трауре. Надень мое любимое платье. Белое с жакетом в черно-белую клетку. И белые туфли. Договорились?

— Договорились! Чао, мой старикашка!

Она быстро нажала на контактную клавишу и сразу набрала другой номер: главной редакции «Гамбургер альгемайне». Когда девушка в секретариате сняла трубку, Норма попросила соединить с главным редактором.

— Понтер, это Норма. Я целый день была в разъездах. Есть куча новостей, но прямо в номер — ничего. Завтра расскажу. Я звоню, чтобы ты знал, на всякий случай, где я: доктор Барски явился на исповедь. Я беру его с собой к Вестену, в «Атлантик».

— Исповедь? О чем ты?

— Сначала мы с ним разругались вдрызг. Тоже расскажу завтра. Думаю, много чего выйдет наружу.

— Тогда ни пуха, ни пера, — сказал Гюнтер Ханске. — Привет, Норма!

— Привет, Гюнтер!

Она быстро приняла контрастный душ. Потом надела платье по заказу Алвина, набросила жакет на плечи и вышла на лоджию. Барски стоял у перил и смотрел на огни Эльбы.

— Я готова, — сказала Норма.

Она взяла с кресла репортерскую сумку. Барски не ответил. Пришлось повторить эту фразу погромче. Он повернулся к ней медленно, словно завороженный. Скорее всего, был мысленно далеко-далеко отсюда.

— Хорошо у вас здесь, — сказал он. — У нас в Варшаве тоже квартира с лоджией и видом на реку. На правом берегу. Мы часто сидели там и смотрели вниз, на Вислу.

— Вы женаты?

— Был, — ответил он. — Моя жена умерла.

13

Они пересекли холл шикарного номера вслед за Алвином Вестеном и оказались на белой лоджии, выходившей на фасад отеля «Атлантик». До этого они сидели за столиком у окна в гриль-баре — этот столик был постоянно зарезервирован для Алвина. Оказалось, что у Вестена с Барски много общих знакомых в Варшаве — художников и писателей. Они заговорили о событии, которое в 1970 году горячо обсуждалось во всем мире: тогдашний федеральный канцлер Вилли Брандт преклонил колена перед памятником жертвам национал-социалистов в Варшавском гетто.

— Мы, поляки, не видели ни от одного из немецких политиков даже приблизительно такого выражения стыда за содеянное, желания вымолить прощение, просьбы забыть, — говорил Барски. — Мои родители и я… многие поляки плакали…

— И очень много немцев плакало, — сказал Вестен. — Но очень много немцев ругало за это Брандта на чем свет стоит, а его политические противники утверждали даже, будто он предал Германию…