– Я тебе, сука, прихвостень фашистский, покажу «не мешать»!
Хозяин весь побледнел, извиняется за ошибку, приглашает остаться, а мы со Степаном Тимофеевичем успокоили кое-как Димку, плюнули и ушли.
Прошло сколько-то времени, и в лагерь к нам миссия прибыла. Построили нас, представителям слово дали. Только смотрим, речи их от речи немца того, что нас во власовцы сватал, не шибко отличаются.
– Мы, – говорят, – освободили вас от фашизма, да вот поймут ли вас в России? Там вас предателями считают. То ли дело в Америке…
И заливаются, что твои соловьи, о райской жизни за океаном. Только мало, кого им уговорить удалось.
И вот посадили нас на пароход. Посмотрел я Алжир, Египет. В Иерусалиме был и в Иране, людей разных видел, роскошь невероятную и нищету такую, что и представить нельзя. Довелось и там хлебнуть, и здесь, на родной земле, несладко пришлось – таких, как я, в те годы не жаловали. Но такого волнения, как под Красноводском, когда поезд на нашу землю перешёл, в жизни не испытывал. По правде сказать, что Родину увидим, уже и мечтать боялись.
Кинулись к нам бабы на станции, обнимают, плачут: «Свои! Родные!» – а у меня и слез нет, невыплаканные высохли, видно…
Замолчал старик. И мы молчали: что тут скажешь…
На следующий день я из больницы сбежал. Позвонил знакомым девчонкам в НИИГАиК[29], они передали мне трико и тапочки, я сбросил опостылевший халат, сиганул через забор и был таков. Тапки, правда, оказались малы, а трико, явно принадлежавшее какой-то очень крупной девице, свисало в нетипичных для мужчины местах, так что в троллейбусе на меня косились, но до дома я доехал благополучно.
Пару дней выждал, убедился, что погони за мной нет, и поехал в больницу сам – вещи-то жалко на произвол судьбы бросать. Выдали мне мои манатки без каких бы то ни было проблем вместе со справкой, в которой значилось: «Диагноз – не установлен. Причина выписки – бегство из лечебного заведения». Тем и завершилась моя больничная эпопея…
Старика я, естественно, больше никогда не встречал, что и неудивительно в городе-миллионнике. И его фамилия-имя-отчество из памяти давно стёрлись. А рассказ – не забылся.
Потом сложилось так, что судьба немало побросала меня по стране, тогда ещё называвшейся Советским Союзом. И везде встречал я памятники солдатам войны, которую мы знаем как Великую Отечественную. Разные памятники – и огромные мемориалы, и скромные обелиски.
Особенно почему-то запал в память один такой – в деревушке на самом севере Байкала. Война гремела так далеко от этих мест, до них не долетели отзвуки ни одного орудийного выстрела, ни одного взрыва. Однако же вот он – длинный скорбный список: память об ушедших защищать нашу общую Родину. Где они сражались и где сложили головы, об этом на обелиске, конечно, не написано…
В День Победы я стараюсь побывать на мемориале в подмосковных Снегирях – здесь подоспевшие сибирские дивизии окончательно остановили рвавшуюся к нашей столице коричневую орду. А когда поднимаю рюмку в память о защитивших Отечество, вспоминается, наряду с родными для меня людьми, почему-то этот самый старик. Невысокий, лысый. И ужасно вредный…
Новосибирск – Тирасполь – Дедовск
