Ущелье Вверхтормашки - [14]

***

Между тем Эльзи уже давно была дома. Староста Претандер колол дрова в сарае.

Человек он был замкнутый и грубоватый, но упорный, на его круглом как блин лице бросались в глаза густые пшеничные усы, а жесткие волосы на голове топорщились, как стерня. Он был бы веселым человеком, родись у него сын. Но родилась дочка. Жена давно умерла, кроме Эльзи, у него никого не было, а Эльзи – девочка, и потому он был груб и резок с ней, так что при виде ее лишь спросил, где пес, где Мани, и не обратил особого внимания на уклончивость ответа – не знаю. Решил, что пес никуда не денется, и когда тот явился с кольтом «Смит и Вессон» в пасти, с грохотом волоча за собой перевернутую тележку, он подумал только: слава Тебе, Господи, с Мани ничего не случилось, видать, вспугнул браконьера, хороший пес, умный. И даже не заметил, что Мани вернулся домой без бидона.

Около двух часов пополудни полицейский Лустенвюлер въехал в деревню на джипе. Полицейским он сделался лишь благодаря протекции своего отца, правительственного советника Лустенвюлера, поскольку был на 15 сантиметров ниже нормы. Но всю свою жизнь он ровно ничего не делал, только жрал, а потому и хотел стать полицейским или сторожем на железной дороге, чтобы и впредь ничего не делать, кроме как жрать. Но поскольку железная дорога наотрез отказала, оставалась одна полиция, где его в конце концов сплавили на отдаленный полицейский участок в ущелье Вверхтормашки, что в двенадцати километрах от деревни. Лустенвюлер притормозил перед домом старосты, но не вышел из джипа, а только посигналил. Огромная голова Мани высунулась из конуры и вновь скрылась. Дверь дома распахнулась, на крыльцо вышел староста.

– Привет, – поздоровался с ним полицейский.

– Чего надо? – спросил староста.

Из конуры опять появилась голова Мани.

– Ничего, – ответил полицейский.

– Значит, и говорить не о чем, – буркнул староста и вернулся в дом. Из конуры вылез Мани, потянулся и потрусил к джипу. Лустенвюлер вдруг перепугался и со страху окаменел за рулем. Пес обнюхал джип, повернулся и трусцой вернулся в конуру. Лустенвюлер посигналил. Еще раз и еще. Староста вновь вышел из дома.

– Теперь что? – спросил он.

– Надо с тобой поговорить, – ответил полицейский.

– Тогда входи, – сказал староста и хотел было вернуться в дом.

– Не могу, – замялся полицейский. – Твой пес…

– Что – Мани? – спросил староста. Пес опять вылез из конуры.

– Он кусается, – выдавил Лустенвюлер, с опаской глядя на приближающегося пса.

– Чушь, – отрезал староста. Пес завилял хвостом, неожиданно прыгнул в джип и облизал Лустенвюлеру лицо.

– Мани, на место! – спокойно скомандовал староста.

Пес поплелся в конуру.

– Видишь, какой послушный, – заметил староста.

Но Лустенвюлер настаивал на своем:

– Он укусил сторожа в пансионате.

Из дома вышла Эльзи.

– Неправда, – сказала она, – неправда, на меня напали двое парней, один из них меня… в луже молока… Лустенвюлер видит, как я выгляжу, вся взлохмаченная и исцарапанная. Только отец ничего не видит. А пес укусил второго.

– Девка, – набросился на Эльзи староста, – что там у вас стряслось?

– Бидон перевернулся, – сказала Эльзи, – и я с первым парнем повалилась в лужу…

Староста вошел в дом и вынес кольт.

– Его принес Мани, – сказал он и опять накинулся на Эльзи: – А ты заткнись, пес имел дело с браконьером.

– Нет, со сторожем, – гнул свое Лустенвюлер. – Мне позвонили из пансионата.

– Потом спросил: – А что, черт побери, случилось в луже молока? Полиция должна знать все.

– То и случилось, что должно было случиться в луже молока, это и полиция может сообразить, – ответила Эльзи.

Лустенвюлер задумался.

– Ты так полагаешь? – спросил он, помолчав.

– Не задавай глупых вопросов, – отрезала Эльзи.

– Так, значит, парней было двое? – опять спросил Лустенвюлер.

– Двое, – спокойно подтвердила Эльзи и вошла в дом.

– Двое, – повторил полицейский и покачал головой.

– Эльзи несет чушь, – сказал староста.

– Странно, – пробормотал Лустенвюлер и поехал вместе со старостой в пансионат.

***

Главный вход был заперт, дверь на кухню тоже, рядом они обнаружили лишь пустой бидон и остатки пролитого молока. Покричали. Никто не появился.

– Странно, – опять пробормотал полицейский, после чего оба поехали в участок. За двадцать с лишним лет службы в полиции Лустенвюлер превратил свой офис в кухню: стены увешаны колбасами и окороками, во всех углах что-то булькало, варилось, жарилось, кипело, мариновалось, столы завалены фаршем, луком, чесноком, зеленью, крутыми яйцами, кочанами салата вперемешку с полицейскими донесениями, фотографиями преступников, наручниками и револьвером, а также заставлены открытыми банками с тунцом, сардинами и анчоусами.

– Я приготовил мясной суп с сельдереем, репчатым луком, чесноком и белокочанной капустой, – сказал Лустенвюлер и налил себе полную тарелку из клокочущей на плите кастрюли, потом поставил ее на письменный стол и начал есть, прерываясь только для того, чтобы печатать на машинке протокол, а также налить себе вторую, а потом и третью тарелку супа. Затем он взял в руки готовый протокол, пробежал его глазами, стряхнул с листа брызги супа и сказал старосте, чтобы тот подписал свои показания. Потом отрезал кусок сала от висевшего на стене окорока. В эту минуту в дом вошел расфранченный и благоухающий Оскар фон Кюксен.