Уроки жизни - [2]

Я не робел перед судьбой,

Зато теперь робею часто,

Как маленький, перед тобой.

Вот мы одни сегодня в доме,

Я боли в сердце не таю

И на твои клоню ладони

Седую голову свою.

Мне горько, мама, грустно, мама,

Я – пленник глупой суеты,

И моего так в жизни мало

Вниманья чувствовала ты.

Кружусь на шумной карусели,

Куда-то мчусь, но вдруг опять

Сожмется сердце: «Неужели

Я начал маму забывать?”

А ты, с любовью, но с упреком,

Взглянув тревожно на меня,

Вздохнешь, как будто ненароком,

Слезинку тайно оброня.

Звезда, сверкнув на небосклоне,

Летит в конечный свой полет.

Тебе твой мальчик на ладони

Седую голову кладет.

* * *

Однажды утром мать меня спросила:

«Сынок, скажи мне, быть ли вновь войне?

Я нынче слезы видела во сне,

Я слышу шум, я окна затворила».

«Не бойся, мама, этот шум иль шорох

Пускай твоих не беспокоит снов:

То жабы квакают в своих гнилых озерах

И напугать хотят степных орлов».

* * *

Хоть и давно я слышал сказку эту,

Она мне вспоминается опять:

Взяв за руку, водил по белу свету

Скорбящий сын свою слепую мать.

Он шел и шел и вылечил старуху,

И свет дневной увидела она…

Земля слепая, дай скорее руку,

Пойдем со мною, ты прозреть должна.

* * *

Воочью, так горцы считали,

Нас мертвые видеть должны,

Когда у надгробий в печали

Мы с левой стоим стороны.

Гора не сойдется с горою,

Но властвует память времен,

Поэтому к мертвым порою

Живые идут на поклон.

Наверно, я был бы не в силе,

Венчая молчаньем уста,

Прийти к материнской могиле,

Будь совесть моя нечиста.

И, мать навестив на кладбище,

Когда ухожу не спеша,

Я чувствую: сделалась чище,

Спокойней и глубже душа…

Утешится, кто безутешен,

Как сказано в древних стихах,

А кто перед мертвыми грешен,

Еще повинится в грехах.

И образ мне видится милый,

И даже в далеком краю

Я в мыслях пред отчей могилой

По левую руку стою.

Мама

По-русски «мама», по-грузински «нана»,

А по-аварски – ласково «баба».

Из тысяч слов земли и океана

У этого – особая судьба.

Став первым словом в год наш колыбельный,

Оно порой входило в дымный круг

И на устах солдата в час смертельный

Последним зовом становилось вдруг.

На это слово не ложатся тени,

И в тишине, наверно, потому

Слова другие, преклонив колени,

Желают исповедаться ему.

Родник, услугу оказав кувшину,

Лепечет это слово оттого,

Что вспоминает горную вершину —

Она прослыла матерью его.

И молния прорежет тучу снова,

И я услышу, за дождем следя,

Как, впитываясь в землю, это слово

Вызванивают капельки дождя.

Тайком вздохну, о чем-нибудь горюя,

И, скрыв слезу при ясном свете дня:

«Не беспокойся, – маме говорю я, —

Все хорошо, родная, у меня».

Тревожится за сына постоянно,

Святой любви великая раба,

По-русски «мама», по-грузински «нана»

И по-аварски – ласково «баба».

Если б моя мама песен мне не пела…

У меня бы не было языка родного,

Собственного имени, голоса, лица,

В странствиях далеких я давным-давно бы

Заблудился, словно в космосе овца…

Я б не знал, как сильно, нежно, страстно, смело

Ты, любовь, способна вспыхивать во мне, —

Если б моя мама песен мне не пела,

Колыбель качая, как лодку на волне.

Эти песни птичьи в океанах неба,

Над ущельем струны скрипок дождевых,

Запах свежих листьев и родного хлеба,

Снятого с горящих угольков живых, —

Где бы взял я силы для такого дела:

Этим всем наполнить сердце, что во мне, —

Если б моя мама песен мне не пела,

Колыбель качая, как лодку на волне.

Разве стал бы этот мир таким родимым,

Жизнь такой бесценной, чтоб над ней дрожать,

Человек бы разве стал таким любимым,

Чтоб его хотелось к сердцу вдруг прижать,

Вечное с мгновенным разве бы сумело

Так нахлынуть, слиться, так бурлить во мне, —

Если б моя мама, песен мне не пела,

Колыбель качая, как лодку на волне.

Последнее свидание с мамой

Ее лицо изрыто морщинами глубокими —

По ним, по ним когда-то бурлила жизнь потоками.

А волосы на темени – травинками качаются,

Такой трава становится, когда пожар кончается.

Опущенные веки она поднять не в силах —

Старается, бедняжка, но тяжкий холод – в жилах.

Шепнуть мне что-то хочет, пока я жив и молод,

Но губ разнять не может – такой сжимает холод.

Твои худые руки в моих ладонях, мама —

Как два листочка в глуби широкого кармана,

Как два листка опавших, прозрачных, легких, чистых,

Как в крапинках, в прожилках два листика пятнистых.

Стою у изголовья. Вокруг прозрачной мамы

Висят сынов портреты – струится скорбь за рамы.

Но мама их не видит… И вот глядят из тени

Очки, которых мама уж больше не наденет.

Автограф на книге, которую я подарил маме

Все то, что мной написано доселе,

Сегодня до строки готов отдать

За песню ту, что мне у колыбели

Вблизи вершин ты напевала, мать.

Там, где вознесся небу сопредельный

Кавказ, достойный славы и любви,

Не из твоей ли песни колыбельной

Берут начало все стихи мои?

* * *

Мать люльку качает в ауле,

А где-то под желтой луной

Свистят ненасытные пули,

И вспять не вернуть ни одной.

Звучит колыбельная ночи,

И где-то парит Азраил,

У ангела смерти нет мочи

Сложить своих аспидных крыл.

И мать одержима любовью,

А где-то родившийся день

Встает над дымящейся кровью,

Бросая багровую тень.

И грудь обнажила над сыном

Горянка в ауле опять.

И где-то бредет по руинам

От горя безумная мать.

И множатся сонмы открытых,

Ощеренных рвов и траншей.

И больше на свете убитых,

Чем умерших смертью своей.