Уроки разбитых сердец - [65]

— В последнее время неплохо, — живо откликнулась женщина. — Сегодня ночью мы проспали целых шесть часов, да. Моя сладкая? — Она ласково склонилась над коляской. — А у вас есть детишки?

Иззи покачала головой, чувствуя, как к глазам подступают слезы.

— Нет.

— Не все хотят иметь детей, — заметила женщина.

Иззи молча кивнула, боясь, что дрожащий голос ее выдаст. Потом отодвинула в сторону почти нетронутый кофе и встала.

— Счастливо, — пробормотала она и выбежала из кафе.

«Поздно мне заводить детей», — думала Иззи, бредя по улице. И дело вовсе не в увядающих яичниках или слабом здоровье. Когда твое сердце высохло, как пустой орех, тебе нечего дать другому человеческому существу, нуждающемуся в нежности и любви.

«Только не оставляй меня, бабуля, — прошептала она, подняв глаза к серому манхэттенскому небу. — Пожалуйста, не уходи. Мне нужно увидеть тебя, хотя бы в последний раз».

 

Глава 8

Долгие часы в кресле авиалайнера прошли в состоянии какого-то странного оцепенения. Иззи оставалась спокойной и собранной, действуя как автомат. Когда вдали засветились огни взлетно-посадочной полосы, самолет резко пошел вниз, пробиваясь в воздушные ямы, и вскоре Иззи уже пересекала стеклянный холл Дублинского аэропорта, направляясь в зал выдачи багажа.

За годы работы в агентстве Иззи так много приходилось летать, что ей не составило труда войти в роль деловой женщины, собравшейся в очередную командировку. Розовая шелковая повязка для глаз, чтобы спать в самолете, увлажнитель для воздуха, защищающий от сухости в салоне, и пара толстых носков, заменяющих тапочки, помогали ей путешествовать с комфортом.

И лишь когда перед ней раскрылись прозрачные двойные двери аэропорта и она ступила на «ничейную полосу» — международный терминал, за которым начиналась земля ее предков, — чувства снова вернулись к ней, и Иззи со всей отчетливостью осознала, что прилетела сюда не в командировку и даже не в отпуск. Она здесь, потому что с бабушкой случилась беда. Бабушка умирает.

И там, в огромном холле, по которому словно муравьи сновали взволнованные толпы пассажиров, Иззи Силвер, толкавшая перед собой тележку с багажом, вдруг замерла, закрыла лицо руками и горько зарыдала.

В ста милях от нее Аннелизе, сидя у постели тети, тихой, беспомощной скороговоркой рассказывала о том, что ее терзало:

— Словно во мне вдруг открылась огромная черная дыра, я хочу заплакать, а слез нет, — шептала она, хотя понижать голос не было никакой необходимости: в переполненной общей палате, куда утром перевели Лили, было очень шумно.

За два дня состояние миссис Шанахан не изменилось. Никто не знал, сколько еще она пробудет в коме, а ее койка в палате интенсивной терапии понадобилась другим больным. Врачи в маленькой тамаринской больнице не могли себе позволить продолжать держать в реанимации безнадежную пациентку.

— Когда поплачешь, становится легче, — продолжала Аннелизе. — Это своего рода терапия. А я не могу заплакать. Внутри разливается пустота, и что бы я ни делала, как бы ни старалась заглушить в себе это чувство, ничего не получается. Все кажется мне серым, унылым, безжизненным. Везде эта сосущая чернота. Ох, Лили, — вздохнула она, глядя на неподвижную безмолвную фигуру, вытянувшуюся на больничной кровати. — Как бы я хотела, чтобы ты была сейчас здесь, со мной, и я могла бы тебе рассказать… конечно, ты и сейчас со мной, но это совсем не одно и то же.

Бледное, исчерченное морщинами лицо Лили казалось застывшей маской.

Аннелизе не знала, здесь ли тетя. О пребывающих в коме мало что известно. И все же говорить с Лили было легче, чем с любым другим человеком на земле, пусть даже ее присутствие в этом мире было скорее призрачным, чем реальным.

— Все это так странно. Трудно поверить, что Нелл оказалась способной на такое, — снова заговорила Аннелизе. — Она заявила, что я отлично все знала насчет нее и Эдварда. Это, пожалуй, самое обидное. Она твердила, что я все понимала и нарочно закрывала на это глаза. Но это неправда. Я готова поклясться на Библии, Лили, я не знала. Даже не догадывалась. Разве я стала бы молчать, если бы вдруг обнаружила, что у Эдварда интрижка на стороне? Да еще с Нелл? Да ни за что! Она была моей подругой. Была, — с горечью добавила Аннелизе. — Кто мне поверит, что я ни о чем не подозревала, когда лучшая подруга утверждает обратное? А если я буду настать, то она скажет, что я просто мстительная «бывшая». Не удивлюсь, если она убедила Эдварда, что мы с ней обсуждали их роман. С нее станется. Она может сказать ему все, что угодно и кому он больше поверит, мне или ей?

Исповедь не принесла Аннелизе облегчения. Произносить эти ужасные вещи вслух было не менее мучительно, чем мысленно прокручивать их в голове. Боль одиночества не исчезлa. И страшнее всего терзали мысли о тех, кто разрушил ее жизнь и обрек на одиночество. Минувшим вечером Аннелизе сидела на веранде и глядела на море, стараясь не думать о том, как где-то рядом мечется запертый в заливе кит. Она рассматривала самые худшие сценарии.

Это был ее способ бороться с подступающей депрессией: представить наихудший исход событий и подробно проиграть это в уме, пережить и справиться. «Человек способен вытерпеть все, — говорила себе Аннелизе, — даже пытки и потерю близких».