Уроки милосердия - [7]

Рокко, наш бариста, протирает прилавок.

— Леннон достиг совершенства. Если бы жизнь его длилась… Трудно представить себе!

Рокко двадцать девять лет, его рано поседевшие волосы заплетены в многочисленные косички, разговаривает он исключительно хокку. Когда он просился на работу, то сразу предупредил Мэри, что такая у него «фишка». Она смотрела сквозь пальцы на эту словесную причуду благодаря его поразительному таланту создавать из пенки настоящее искусство — потрясающие узоры на латте и мокачино. Он умеет рисовать папоротники, сердечки, единорогов, Леди Гагу, паутину, а однажды на день рождения Мэри изобразил профиль Папы Бенедикта XVI. Что касается меня, то я люблю Рокко за другую «фишку»: он не смотрит людям в глаза. Уверяет, что так собеседник может украсть твою душу.

Аминь!

— Кончились нынче багеты, — говорит мне Рокко. — Много ли радости в кофе? — Он замолкает, мысленно считая слоги. — Больше сегодня спеки[5].

Мэри начинает спускаться.

— Как прошло занятие?

— Как обычно. Весь день было тихо?

Мэри с глухим стуком оказывается на полу.

— Нет, был наплыв дошколят и хороший обед. — Она встает на ноги, вытирает руки о джинсы и идет за мной в кухню. — Кстати, звонил Сатана, — сообщает она.

— Дай угадаю. Хочет заказать праздничный торт на день рождения Джозефа Кони?[6]

— Сатаной я называю Адама, — продолжает Мэри, словно не слыша моих слов.

Адам — мой приятель. Кроме того, он чужой муж.

— Адам не такой уж плохой.

— Он слишком вспыльчив, Сейдж, и топчет чужие чувства. Если туфли впору… — пожимает плечами Мэри. — Оставляю Рокко на передовой, а сама пойду к храму на прополку.

Хотя она официально там не работает, никто не возражает, что бывшая монахиня, умелая садовница, ухаживает за цветами и деревьями возле храма. До седьмого пота помахать мачете, проредить кусты, покопаться в земле — такая у Мэри разрядка. Иногда мне кажется, что она вообще не спит, восстанавливается фотосинтезом, как ее любимые растения. Такое впечатление, что у нее больше энергии и работает она быстрее нас остальных, простых смертных; на ее фоне даже фея Динь-Динь покажется лентяйкой.

— Там кусты хосты бунтуют.

— Удачи тебе, — желаю я, пытаясь повязать фартук и сосредоточиться на ночной работе.

В булочной у меня огромный винтообразный миксер, потому что я за один раз выпекаю большое количество буханок. Еще в аккуратно подписанных банках при различных температурах хранятся сброженные жидкие полуфабрикаты. Я использую таблицы программы «Эксель», чтобы рассчитать необходимое количество продуктов — сумасшедшая математика, которая никогда не равняется ста процентам. Но больше всего я люблю печь, используя только миску, деревянную ложку и четыре ингредиента: муку, воду, дрожжи и соль. И потом все, что тебе нужно, — это время.

Выпекание хлеба требует физической подготовки. И не только потому, что нужно крутиться между несколькими столами в булочной, чтобы проверить, как подходит тесто, или смешивать ингредиенты, или вытаскивать миску для замеса из-под миксера — а еще требуется недюжинная сила, чтобы в тесте заработал глютен. Даже те, кто не может отличить жидкую опару от бездрожжевого теста, знают: чтобы испечь хлеб, его нужно замесить. Мять и катать, мять и складывать — ритмичными движениями на посыпанном мукой столе. Сделаешь правильно, и высвободится протеин под названием глютен — молекулярная цепочка, которая позволяет разнородным пузырькам углекислого газа вспучивать буханки. После семи-восьми минут — достаточное время, чтобы составить список неотложных дел по дому или прокрутить в голове последний разговор со значимым для тебя человеком, пытаясь догадаться, что же именно он имел в виду, — консистенция теста меняется. Оно становится гладким, эластичным, плотным.

И на этом этапе тесто необходимо оставить в покое. Глупо, конечно, наделять хлеб человеческими качествами, но мне нравится думать, что тесту нужно побыть в тишине, отойти от прикосновений, шума и суеты.

Вынуждена признать, что я часто ощущаю это и на себе.

Рабочее время пекаря удивительным образом влияет на мозг. Когда твой рабочий день начинается в пять вечера и длится до рассвета, слышишь, как над плитой часы отсчитывают каждую минуту, видишь каждое движение в темноте. Не узнаешь звук собственного голоса, и начинает казаться, что ты единственный живой человек на земле. Уверена, именно по этой причине большинство убийств совершаются ночью. Совсем по-другому воспринимают окружающий мир те из нас, кто оживает после заката. Мир кажется более хрупким и нереальным — словно он лишь копия того мира, где обитают все остальные.

Я уже так давно живу наоборот, что меня совершенно не тяготит необходимость ложиться спать с восходом солнца, а просыпаться — когда солнце уже садится за горизонт. Чаще всего это означает, что мне удается поспать часов шесть, прежде чем я опять вернусь в «Хлеб наш насущный» и все повторится сначала, но быть пекарем — значит принимать образ жизни, выходящий за рамки общепринятого, чему я несказанно рада. Люди, с которыми мне доводится встречаться, — это продавцы круглосуточных магазинов, кассиры из придорожных закусочных «Данкин доунатс»; идущие на смену и возвращающиеся с дежурства медсестры. И конечно, Мэри и Рокко, которые закрывают булочную почти сразу после моего прихода. Они запирают меня внутри, как королеву в башне Румпельштильцхена[7], но не для того, чтобы считать зернышки, а чтобы до утра превратить их в хлеб быстрого приготовления и сдобные булочки, которыми будут заполнены полки и стеклянные витрины.