Уроки куртизанки - [77]

— Вы получили письмо… телеграмму… ваша мать больна? — спросила Корнелия.

— Ничего подобного, — раздражаясь, проговорил герцог. — Это касается личных дел, и позвольте посвятить вас в них в свое время. Как скоро вы сможете собраться?

— Этот вопрос относится к Виолетте, я полагаю, — ответила Корнелия.

— Хьютон спустит вниз мои саквояжи в течение получаса, — сказал герцог. — Дадите ли вы соответствующие указания вашей служанке?

— Да, разумеется, раз вы этого желаете.

Корнелия направилась в свою спальню. Герцог барабанил пальцами по столу с видом человека, почти полностью потерявшего самоконтроль.

Корнелия передала Виолетте указания герцога.

— Если ты не управишься сама, то позови на помощь горничную, — сказала она.

Вместо того чтобы вернуться обратно в гостиную, Корнелия села на софу. Она чувствовала, что не сможет сейчас находиться рядом с герцогом. В его присутствии сердце ее бешено колотилось, и ей приходилось прилагать неимоверные усилия, чтобы не броситься в его объятия. Ей хотелось притянуть к себе его расстроенное лицо, нежно провести пальцами по его измученным бессонницей глазам, прошептать на ухо правду — что Дезире здесь, рядом, в пределах досягаемости его губ. Она догадывалась, какие страдания он должен испытывать, и задавалась вопросом, спрятал ли он ее записку у сердца и целовал ли ее так же, как она целовала письма, полученные от него.

Она любила его — великий боже! Как она любила его. И так тяжело было ей позволить ему быть несчастным, хотя только через страдания, отпущенные ему, могли они вместе достигнуть настоящего счастья. С железной решимостью Корнелия заставляла себя размышлять хладнокровно. В последние недели она приобрела способность разделять свои мысли и чувства на две отдельных составляющих.

Скрытая и сдержанная в присутствии своего мужа, Корнелия чувствовала, что стеснительность, столь ей присущая, исчезает, стоит ей снять темные очки и превратиться в Дезире.

Теперь даже сложнее, чем прежде, было продолжать притворство. Экстаз прошлой ночи смел последние барьеры ее косноязычия. Когда она вспоминала свои речи, свои слова, которые слетали с ее губ, пыл ее поцелуев, восторг их любви, то знала, что никогда впредь она не сможет быть неловкой или косноязычной. Она могла стесняться, но только пылкости и страстности своих чувств.

Корнелия ощутила сладострастный трепет от своих мыслей и прижала руки к лицу. А что, если он не выдержит испытания, что, если он недостаточно сильно любит ее? Найдет ли она силы отказаться от любви, которая не смогла достичь тех высоких требований, которые она предъявляла к ней?

— Я должна быть сильной — я должна! — громко произнесла Корнелия.

— Вы сказали что-то, ваша светлость? — спросила Виолетта с другого конца комнаты.

— Только сама себе.

— Я уже готова, ваша светлость, — сказала Виолетта, завязывая широкий ремень вокруг выпирающей крышки саквояжа.

— Я сообщу его светлости, — произнесла Корнелия.

Она открыла дверь, ведущую в гостиную. Герцог сидел в кресле перед потухшим камином, обхватив голову руками. На секунду Корнелия была обезоружена представившейся ей картиной. Она не могла причинять ему такие муки, такие страдания! Еще секунда, и она была готова броситься к нему, упасть на колени…

Но хоть герцог и не слышал ее шагов, какое-то шестое чувство подсказало ему, что за ним наблюдают. Резко вскинув голову, он вскочил.

— Вы готовы?

Его голос был столь резок, что Корнелия запнулась на пороге.

— Да, я готова, — машинально произнесла она.

— Хорошо. Мы сядем на четырехчасовой поезд, отправляющийся с Гар дю Норд. Думаю, мне удастся зарезервировать места. Надеюсь, что поездка не окажется слишком неприятной.

Его надеждам не было суждено оправдаться.

Как вспоминалось Корнелии позже, это было кошмарное путешествие. Оказалось невозможным в последний момент зарезервировать купе в поезде, переполненном отдыхающими, возвращающимися в Англию.

Они достигли Булони поздно ночью и были вынуждены остановиться в отеле на набережной, чтобы с утра попасть на первое же судно. Корнелия была чересчур взволнована происходящим, чтобы беспокоиться о собственном комфорте, а герцог, снедаемый обуревавшим его желанием вернуться домой как можно скорее, почти не воспринимал окружающее. Но выражение лиц Виолетты и Хьютона красноречиво свидетельствовало об их мучениях.

Единственное, что в действительности беспокоило Корнелию, это причина их столь поспешного отъезда. Она не могла догадаться, что побудило герцога изменить их первоначальный план, и с трудом удерживалась от расспросов.

После предыдущей бессонной ночи она чувствовала совершенную усталость и надеялась, что сможет отдохнуть в отеле в Булони, но всю ночь напролет гудели пароходы, продолжалось уличное движение, доносились крики и пение, до тех пор, пока Корнелия наконец не отказалась от попыток уснуть и села возле окна. Ей вспомнились слова герцога.

— Если ты когда-нибудь разлюбишь меня, я совью жгут из твоих волос и удавлю тебя!

— А если ты…разлюбишь меня?

— Я никогда никого не любил и не полюблю так, как тебя! Все, о чем я грезил и чего желал, явилось мне в тебе одной.