Урок анатомии. Пражская оргия - [80]

– Вероятно, он передает им всякое-разное, – говорит Болотка. – Но это не имеет значения. Никто при нем ничего не говорит, и сам он это знает, и те тоже.

– Тогда в чем смысл?

– Смысл в том, что Кленек доносит не про политику, а про секс. Его дом нашпигован жучками. Тайная полиция прослушивает магнитофонные записи с его вечеринок. Шныряет вокруг, подглядывает в окна. Работа у них такая. Иногда им удается увидеть нечто пикантное. Что приятно разнообразит пошлость и мерзость их рабочей рутины. Им это на руку. Всем это на руку. К Кленеку ходят пятнадцатилетние девочки. Разоденутся как проститутки и приезжают чуть ли не за сотню километров. Всех их, даже школьниц, тянет на развлечения. Ты любишь оргии, и я тебя туда проведу. С тех пор как нагрянули русские, в Чехии лучшие оргии во всей Европе. Свободы меньше, бл****ва больше. У Кленека можно делать все, что в голову взбредет. С наркотиками швах, зато виски хоть залейся. Можно трахаться, можно мастурбировать, любоваться грязными картинками, любоваться собой в зеркале, можно вообще ничего не делать. Все лучшие люди – там. И худшие тоже. Мы все теперь товарищи. Поучаствуй в оргии, Цукерман, – увидишь, чем кончаются революции.

Небольшое палаццо Кленека, постройки семнадцатого века, стоит на Кампе, густо утыканном домами островке, куда с Карлова моста ведет длинная мокрая лестница. Когда стоишь на булыжной площади перед обиталищем Кленека, слышно, как далеко внизу бьется об отвесную каменную набережную кипучая Влтава. Выйдя из моей гостиницы, мы с Болоткой, пропетляв по лабиринту гетто, миновали россыпь поваленных надгробий – здесь, сообщил Болотка, было самое старое из кладбищ, уцелевших в Европе. Выщербленные ветром плиты за железной оградой выглядят не как место вечного упокоения, а как последствия урагана. Двенадцать тысяч евреев захоронены во много слоев на пятачке, который по нью-йоркским меркам считался бы небольшой парковочной площадкой. По плитам моросит дождик, на деревьях сидят вороны.

У Кленека: крупные возрастные дамы в плащах из темного искусственного шелка, хорошенькие молодые женщины в длинных платьях и драгоценностях, похожие на почтовых служащих плотные мужчины средних лет в бесформенных костюмах, пожилые седовласые мужи, несколько тощих парней в американских джинсах – и ни одной девчонки пятнадцати лет. Видимо, Болотка шутки ради сгустил краски, живописуя гостю глубину развращенности пражан – остудил, как ушатом холодной воды, фантазии свободного мира о сугубой высоконравственности местных политических страдальцев.

Сидя рядом со мной на диване, Болотка растолковывает, кто тут кто и что собой представляет:

– Вон тот, пока его не уволили, был журналистом. Обожает порнографию. Своими глазами видел, как он брал девчонку сзади, а сам в это время почитывал непристойную книжонку. А тот – бездарный абстрактный художник. Лучшую свою картину он создал в тот день, когда пришли русские. Вышел на улицу и малевал повсюду уличные знаки, чтобы сбить танки с пути. У него самый длинный член в Праге. А тот мелкий служащий – господин Водичка. Очень хороший, прямо-таки прекрасный писатель, но всего боится. Как увидит какую петицию – хлопается в обморок. Когда приходит в себя, обещает все подписать: он на девяносто восемь процентов за то, чтобы поставить подпись, и всего лишь на два против, и как только обмозгует эти два процента – сразу подпишет. На следующий день эти два процента разрастаются до ста. Буквально на этой неделе господин Водичка обратился к властям с просьбой простить его, если он вдруг поддержал кого не следовало. Надеется, что тогда ему снова разрешат писать о его половых извращениях.

– А разрешат?

– Разумеется, нет. Ему порекомендуют написать исторический роман о пиве “Пильзен”.

К нам присоединяется высокая стройная женщина с примечательной гривой крашеных волос цвета новенького пенни, волнами взбитых надо лбом. У нее густо набеленное лицо с острыми, птичьими чертами. Серые кошачьи глаза, призывная улыбка.

– Я знаю, кто вы, – шепчет она мне.

– А кто вы?

– Не знаю. Мне кажется, я вообще не существую.

Обращается к Болотке:

– Существую я или нет?

– Это Ольга, – говорит Болотка. – У нее самые красивые ноги в Праге. Она как раз сейчас тебе их демонстрирует. Иначе она не существует.

К Ольге приближается господин Водичка и, куртуазно отвесив поклон, берет ее за руку. Это неприметный, опрятно одетый коротышка лет шестидесяти, в очках в массивной оправе. Ольга не обращает на него внимания.

– Мой любовник хочет меня убить, – сообщает она мне.

Господин Водичка что-то шепчет ей на ухо. Она отмахивается, но он пылко прижимает ее руку к своей щеке.

– Интересуется, нет ли для него новых мальчиков, – поясняет Болотка.

– А она кто?

– Самая известная женщина в стране. Ольга описывает наши романы. Не явился мужчина к ней на свидание в ресторан, она пишет роман, и вся страна обсуждает, почему он не пришел. Сделала аборт и сказала врачу, что не знает, от кого из одиннадцати любовников зачала, и вся страна спорит, и впрямь ли у нее так много любовников. Переспала с женщиной, и вся страна читала об этом и гадала, кто бы это мог быть. Уже в семнадцать лет она написала бестселлер – “Touha”, “Желание”. Наша Ольга обожает то, что недосягаемо. Сельские пейзажи Богемии. Свое детство. Но ей всегда чего-то недостает. Чувство утраты сводит Ольгу с ума. И так было еще