Уравнение с Бледного Нептуна - [26]

— А-а… — Арефьев задом сполз с машины, осторожно поставил коробку с приборами на землю и медленно распрямился. Он стоял бледный, длинный и, чуть прищурясь, смотрел вверх.

— А солнце здесь квадратное, — внезапно сказал он.

Эрик посмотрел на солнце и сказал:

— Ладно, пошли на биостанцию.

В домике их встретила девица с арбузными щеками и веселым взглядом.

— Уезжаю с вашим автолетом, — заявила она. — Остаетесь здесь хозяйвами.

— Вы научный работник? — спросил Сергей.

— Да, последняя из нашей группы.

— И как же вам здесь жилось-работалось?

— А ничего.

— И не было скучно? Ведь все-таки степь да степь кругом?

— Та не. Ничего.

— Больше вопросов не имею, — буркнул Сергей и озабоченно занялся разгрузкой оборудования.

Когда девица зашагала к автолету, волоча два тяжелых чемодана, Сергей некоторое время рассматривал ее плоскую квадратную спину, похожую на стальную плиту, затем фыркнул:

— Научный работник!.. «Хозяйвами»!.. Ископаемое!

Эрик вышел из дома и спустился к карьеру. Огромный котлован, вырытый в далеком прошлом, изрядно зарос ореховым кустарником и травой. Давно заброшенный, он стал пристанищем для степных птиц и насекомых, приютившихся в бесчисленных норках и ямах на склонах карьера. Совсем недавно обнаружили необычайное плодородие глинистых пород, расположенных на дне котлована. Приехали агробиологи, поставили дом и засеяли котлован серебристо-черной венерианской водорослью. Она погибла, тогда вместо нее посеяли многолетний гибрид кукурузы и пшеницы. Гибрид даже не проклюнулся на поверхность темно-красных, тщательно обработанных делянок. Агробиологи усомнились в необычайной плодовитости этих земель и потеряли интерес к котловану. И все же изредка исследователи появлялись здесь на месяц-другой, чтобы провести какой-нибудь экстравагантный эксперимент.

Эрик ударил ногой сухой комок глины, лежавший на краю обрыва. Комок подпрыгнул, как мяч, весело перевернулся в воздухе и с шумом поскакал вниз, цепляясь за ветви кустов и увлекая за собой мелкие камешки и пыль. Он скатился к ленивому маленькому ручью на дне котлована большим серым облаком, которое, упав в воду, рассыпало брызги и искры света.

— Вот так и мы, — сказал подошедший Арефьев. — Кто-то или даже что-то толкнет нас, и мы катимся, увлекая за собой других, пока не свалимся в первую подвернувшуюся лужу.

Эрик ничего не ответил и улыбнулся.

— Я считаю, что здесь прекрасное место для биотозы, сказал он, помолчав.

— Откуда этот ручеек? — спросил Арефьев.

— Не знаю. Мне говорили, что он пересыхает. Но лето дождливое…

— Здорово нам придется здесь работнуть, Эри, а?

— Да. Но в конце концов никто нас не заставлял гробить отпуск на выращивание биотозы…

Они молча смотрели, как ветер гонит пепельно-зеленые волны по траве. Эрик подумал, что за месяц придется переделать немало всяких дел. Главное, отыскать оптимальные условия роста биотозы. Ключ найден, осталось открыть замок. Надо получить несколько тонн биополимера, тогда можно будет иначе разговаривать со всеми противниками. Биотоза властно овладела душой Эрика. Он наяву грезил ее полупрозрачными лепестками. В последнее время прекрасный цветок источал тонкий, нежный запах. Эрик часами мог вдыхать одновременно освежающий и пьянящий аромат полимера. Биотоза…

Арефьев, сидевший рядом и лениво рассматривавший сиреневые тени на дне карьера, не думал о биотозе. Он вспоминал…

Позавчера у кинотеатра «Марс» он встретился с Карабичевым. Сергей стоял под рекламой и курил одиннадцатую сигарету, дожидаясь Ружену. За последние два месяца их отношения стали угрожающе неровными. Они ссорились при каждой встрече и тут же мирились. Они меньше смеялись и чаще плакали, прижав друг к другу мокрые взволнованные лица. Они понимали, что наступает конец. Чувство уходило, как жизнь из простреленного тела; чувство уходило так же бессмысленно и неожиданно, как когда-то пришло, и они не знали, что нужно сделать, чтобы оно осталось. Сергей стоял, курил, думал о Ружене и знал, что она не придет. Она устала, она не могла больше выносить всего этого.

И вдруг он увидел Карабичева. Холодный, спокойный, красивый, он не шел, а шествовал среди возбужденных, предвкушавших удовольствие людей, и Арефьев подумал: «Вот кому хорошо. У него по крайней мере все ясно…» И неожиданно для себя окликнул Карабичева. Они постояли, помолчали, потому что говорить фактически было не о чем. Карабичев сказал: «У меня умерла мать». Сергей посмотрел на него. Карабичев смотрел поверх голов вдаль, туда, где гирлянды огней сплетались в елочную карусель. Внезапно Сергей услышал крик. Человек кричал пронзительно громко, но голос его несся над городом, никем не услышанный. Люди входили и выходили, обменивались шутками, торопливыми репликами, подметки шаркали о шершавый асфальт, тонкие каблучки выбивали извечно кокетливую дробь, пепел сигареты падал вниз серыми снежинками… А крик несся над городом неуслышанный.

«Вот оно, одиночество. Одиночество горя. Я знаю, как ты одинок, друг. Ты можешь солгать кому угодно, но только не мне. Я слышу твой крик, я вижу невидимые слезы на твоих щеках. Твои руки хватают воздух, мнут его, сжимают, пытаясь удержать невозвратно утерянное.