Урания - [6]

Изнутри, как и снаружи. Рыба

интереснее груши.

На земле существуют четыре стены и крыша.

Мы боимся волка или медведя.

Медведя, однако, меньше и зовем его «Миша».

А если хватит воображенья — «Федя».

Ничего подобного не происходит в море.

Кита в его первозданном, диком

виде не трогает имя Бори.

Лучше звать его Диком.

Море полно сюрпризов, некоторые неприятны.

Многим из них не отыскать причины;

ни свалить на Луну, перечисляя пятна,

ни на злую волю женщины или мужчины.

Кровь у жителей моря холодней, чем у нас; их жуткий

вид леденит нашу кровь даже в рыбной лавке.

Если б Дарвин туда нырнул, мы б не знали «закона джунглей»

либо — внесли бы в оный свои поправки.

VI

«Капитан, в этих местах затонул «Черный принц»

при невыясненных обстоятельствах». «Штурман Бенц!

ступайте в свою каюту и хорошенько проспитесь».

«В этих местах затонул также русский «Витязь».

«Штурман Бенц! Вы думаете, что я

шучу?» «При невыясненных обстоя…»

Неукоснительно надвигается корвет.

За кормою — Европа, Азия, Африка, Старый и Новый свет.

Каждый парус выглядит в профиль, как знак вопроса.

И пространство хранит ответ.

VII

«Ирина!» «Я слушаю». «Взгляни-ка сюда, Ирина».

«Я же сплю». «Все равно. Посмотри-ка, что это там?» «Да где?»

«В иллюминаторе». «Это… это, по-моему, субмарина».

«Но оно извивается!» «Ну и что из того? В воде

все извивается». «Ирина!» «Куда ты тащишь меня?! Я раздета!»

«Да ты только взгляни!» «О боже, не напирай!

Ну, гляжу. Извивается… но ведь это… Это…

Это гигантский спрут!.. И он лезет к нам! Николай!..»

VIII

Море внешне безжизненно, но оно

полно чудовищной жизни, которую не дано

постичь, пока не пойдешь на дно.

Что подтверждается сетью, тралом.

Либо — пляской волн, отражающих как бы в вялом

зеркале творящееся под одеялом.

Находясь на поверхности, человек может быстро плыть.

Под водою, однако, он умеряет прыть.

Внезапно он хочет пить.

Там, под водой, с пересохшей глоткой,

жизнь представляется вдруг короткой.

Под водой человек может быть лишь подводной лодкой.

Изо рта вырываются пузыри.

В глазах возникает эквивалент зари.

В ушах раздается бесстрастный голос, считающий: раз, два, три.

IX

«Дорогая Бланш, пишу тебе, сидя внутри гигантского осьминога.

Чудо, что письменные принадлежности и твоя фотокарточка уцелели.

Сыро и душно. Тем не менее, не одиноко:

рядом два дикаря, и оба играют на укалеле.

Главное, что темно. Когда напрягаю зрение,

различаю какие-то арки и своды. Сильно звенит в ушах.

Постараюсь исследовать систему пищеваренья.

Это — единственный путь к свободе. Целую. Твой верный Жак».

«Вероятно, так было в утробе… Но спасибо и за осьминога.

Ибо мог бы просто пойти на дно, либо — попасть к акуле.

Все еще в поисках. Дикари, увы, не подмога:

о чем я их не спрошу, слышу странное «хули-хули».

Вокруг бесконечные, скользкие, вьющиеся туннели.

Какая-то загадочная, переплетающаяся система.

Вероятно, я брежу, но вчера на панели

мне попался некто, назвавшийся капитаном Немо».

«Снова Немо. Пригласил меня в гости. Я

пошел. Говорит, что он вырастил этого осьминога.

Как протест против общества. Раньше была семья,

но жена и т. д. И ему ничего иного

не осталось. Говорит, что мир потонул во зле.

Осьминог (сокращенно — Ося) карает жесткосердье

и гордыню, воцарившиеся на Земле.

Обещал, что если останусь, то обрету бессмертье».

«Вторник. Ужинали у Немо. Было вино, икра

(с «Принца» и «Витязя»). Дикари подавали, скаля

зубы. Обсуждали начатую вчера

тему бессмертья, «Мысли» Паскаля, последнюю вещь в «Ля Скала».

Представь себе вечер, свечи. Со всех сторон — осьминог.

Немо с его бородой и с глазами голубыми, как у младенца.

Сердце сжимается, как подумаешь, как он тут одинок…»

(Здесь обрываются письма к Бланш Деларю от лейтенанта Бенца).

X

Когда корабль не приходит в определенный порт

ни в назначенный срок, ни позже,

Директор Компании произносит: «Черт!»,

Адмиралтейство: «Боже».

Оба неправы. Но откуда им знать о том,

что приключилось. Ведь не допросишь чайку,

ни акулу с ее набитым ртом,

не направишь овчарку

по следу. И какие вообще следы

в океане? Все это сущий

бред. Еще одно торжество воды

в состязании с сушей.

В океане все происходит вдруг.

Но потом еще долго волна теребит скитальцев:

доски, обломки мачты и спасательный круг;

все — без отпечатка пальцев.

И потом наступает осень, за ней — зима.

Сильно дует сирокко. Лучшего адвоката

молчаливые волны могут свести с ума

красотою заката.

И становится ясно, что нечего вопрошать

ни посредством горла, ни с помощью радиозонда

синюю рябь, продолжающую улучшать

линию горизонта.

Что-то мелькает в газетах, толкующих так и сяк

факты, которых, собственно, кот наплакал.

Женщина в чем-то коричневом хватается за косяк

и оседает на пол.

Горизонт улучшается. В воздухе соль и йод.

Вдалеке на волне покачивается какой-то

безымянный предмет. И колокол глухо бьет

в помещении Ллойда.

1976

«Ты, гитарообразная вещь со спутанной паутиной...»

М.Б.

Ты, гитарообразная вещь со спутанной паутиной

струн, продолжающая коричневеть в гостиной,

белеть а-ля Казимир на выстиранном просторе,

темнеть – особенно вечером – в коридоре,

спой мне песню о том, как шуршит портьера,

как включается, чтоб оглушить полтела,

тень, как лиловая муха сползает с карты

и закат в саду за окном точно дым эскадры,