Уран - [65]

Леопольд начинал пьянеть, чего не случалось с ним уже лет двадцать. Познакомившись с тремя его стихами, Мегрен искренне похвалил автора и попросил разрешения их переписать.

Игроки в белот уже разошлись по домам; вслед за ними, допив свой четвертый стакан, ушел и сапожник. Рошар, как обычно по вечерам, составил стулья на столы и, потушив свет, прошел в кухню. Еще до этого его какое-то время занимали доносившиеся оттуда голоса, и он никак не мог решить, действительно ли слышен и голос хозяина.

— Гляди-ка, вот и мой балбес, — сказал Леопольд.

Когда Рошар приблизился, он закатил ему оплеуху, от которой тот пошатнулся, но это было так, для смеха. Рошар понял шутку и ответил благодарной улыбкой.

— Он хорошо себя вел? — спросил кабатчик.

Андреа отозвалась о помощнике в высшей степени похвально. Мегрен, увидев, что уже почти половина одиннадцатого, решил откланяться. Леопольд проводил его немного по коридору и, попрощавшись, направился было в кухню, но, почувствовав, что у него тяжелая голова, передумал и решил выйти проветриться на площадь Святого Евлогия. Он еще не добрался до конца коридора, когда услышал, как адвокат кричит и зовет на помощь. «Бегу!» — заорал Леопольд, переходя на галоп. Снаружи во тьме боролись две фигуры, отчаянно жестикулируя. «Он сделал вам больно?» — «Ударил коленом в низ живота, но ничего, сойдет». Сориентировавшись по голосу адвоката, Леопольд сграбастал агрессора и понес его под мышкой. Человек молча отбивался.

— Как все произошло?

— Не успел я пройти лавку Каносса, как эта скотина набросилась на меня. Было темно, и я даже не заметил, как он подкрался. Он двинул мне коленом в низ живота и ударил в лицо, но, к счастью, оказался довольно неловок, и мне удалось повиснуть на нем, пока не подбежали вы. Должно быть, это какой-нибудь бродяга, нищий, — позарился на мой бумажник, да не рассчитал силенок.

— Сейчас разберемся.

Когда Леопольд сгрузил свою ношу на один из стульев в кухне, то вначале воцарилось изумленное молчание, а потом Мегрен с возмущением воскликнул:

— Как? Это вы по ночам нападаете на прохожих? Вы, преподаватель блемонского коллежа? Это неслыханно! Ну, говорите! Я хочу знать, зачем вы на меня накинулись.

Обмякший на стуле, с упавшими на бледное лицо спутанными волосами, с кровоточащей нижней губой, Журдан едва переводил дух. Леопольд, когда брал его за бока, позволил себе маленько его потрепать, да и нес не особенно бережно, задевая стены то его головой, то конечностями. Под ироническим взглядом Рошара учитель нехотя промямлил:

— Извините меня. Я ошибся. Я принял вас за другого.

— Кто это может подтвердить? И даже если вы приняли меня за другого, сам факт нападения остается не менее возмутительным.

Журдан устало повел плечами, как бы давая понять, что уклоняется от дискуссии. Достав носовой платок, он приложил его к разбитой губе.

— Ну что, отвернуть ему башку? — предложил Леопольд.

— Что вы, успокойтесь, — сказал адвокат.

— Успокоиться? Хорошенькое дело — успокоиться! А они — разве они оставляют нас в покое? Меня они засадили в тюрьму, теперь вот напали на вас, потому что вы мой адвокат. Завтра, того и гляди, подожгут мою харчевню или укокошат меня прямо за стойкой! Но погодите, я еще существую. Я покажу им всем, где раки зимуют. Подумаешь, коммунисты! Я никогда и никого не боялся! А для начала я выскажу этой мрази все, что о ней думаю!

Говоря это, Леопольд все больше распалялся и под воздействием выпитого пришел в не меньшую ярость, чем та, что обуревала его на пересыльном посту. Он сбегал в спальню и вернулся, держа в правой руке рожок, а в левой рупор — сохранившиеся атрибуты его прежнего ремесла ярмарочного силача. Его намерения были слишком прозрачны, чтобы не встревожить жену и друзей. Андреа повисла у него на руке, моля вспомнить о советах директора тюрьмы. Мегрен и сам Рошар заклинали его об осторожности, но он и слышать ничего не хотел. Отстранив жену, он выбежал из кухни.

Встав на тротуаре у входа в «Прогресс», Леопольд поднес ко рту рожок и протрубил сигнал сбора, который разорвал безмолвие ночи и разнесся по всему Блемону до самых его отдаленных уголков. На площади Святого Евлогия в окнах начал загораться свет. Леопольд заревел в рупор:

— Граждане и гражданки Блемона, слушайте! К вам обращается Леопольд Лажёнесс, он же Леопольд де Камбре, чемпион Европы и Балкан! Человек без страха и упрека, безвинно засаженный коммунистами на три недели в тюрьму. Проходимцы и болваны, находящиеся на содержании у Москвы, рассчитывали в зародыше удушить разум и поэзию! Но разум восстает, чтобы с презрением помочиться в зад этим бессовестным негодяям! И поэзия тоже восстает, чтобы прокричать хором со всем честным народом: «Долой Тореза! Долой де Голля! Долой родину!»

Леопольд прервал свою страстную проповедь, чтобы протрубить в рожок. Андреа при поддержке Мегрена и Рошара умоляла его этим и ограничиться, но для него эти первые выкрики были не более чем вступлением, прелюдией — самое основное, убийственное, еще только предстояло высказать.

Журдан воспользовался суматохой, чтобы скрыться — да, по правде говоря, его никто и не собирался задерживать. Добравшись до своей комнаты, он первым делом обработал рану на губе и принялся дописывать письмо: