Уран - [59]

Впервые с тех пор, как Журдан обосновался в Блемоне, занятия были ему в тягость. Он охотно сбросил бы с себя эту обязанность и вместе с тем невольно стремился оттянуть конец урока. Еще с утра он твердо решил пойти к пяти часам в «Прогресс» к Рошару и как следует его проучить. Накануне он долго не мог уснуть, взвешивая все «за» и «против», и отложил решение на завтра, а проснувшись, понял, что не может уклониться от выполнения своего долга, как бы ему ни было противно. Не то чтобы он боялся помериться с Рошаром силой. Веря в себя и в неотразимость удара коленом в низ живота, он тем не менее допускал возможность неудачи, даже поражения, и мирился с риском оказаться не только избитым, но и осмеянным, однако что-то в нем протестовало против этого акта насилия, совершаемого с заранее обдуманным намерением. В глубине души учитель считал себя созданным исключительно для интеллектуальных дерзаний, для плодотворных размышлений, для идеологических битв, для героической кончины в назидание потомкам, но уж никак не для низменного ремесла костолома. Эта глубокая уверенность в том, что он человек особой породы, которому от рождения суждено стать одним из генералов революции, постепенно укрепилась в его сознании как непреложный факт, сколько бы он ни отгонял ее как недопустимый абсурд и буржуазный пережиток. Так что предстоявшую ему в «Прогрессе» грязную работу он воспринимал как лекарство от своих внутренних противоречий, как испытание, необходимое для его же спасения, что не мешало ему питать к ней сильнейшее отвращение.

В четыре часа, отпустив учеников, он смотрел, как они уходят, не будучи в силах оторваться от банкетки. Пьер Аршамбо сначала пошел за товарищами, но потом вернулся и стал ждать, когда учитель обратит на него внимание.

— Вы хотите мне что-то сказать? — встрепенулся Журдан.

Аршамбо хоть и не вызывал в нем никакого враждебного чувства, но не принадлежал и к тем ученикам, кому Журдан отдавал свои симпатии. Прилежный и старательный, стремящийся угодить учителю и предугадать его следующую мысль, Пьер обладал тщеславной склонностью выделяться, но при этом был в полнейшем неведении относительно собственных возможностей, что нередко сводило на нет все его усилия. В его правильно выполненных домашних заданиях никогда не содержалось ничего, что могло бы возбудить любопытство или заслужить одобрение. Журдан видел в нем ученика весьма средних способностей, которого лицей хоть и может вооружить полезными знаниями, но бессилен превратить в эрудита с широким кругозором. Несколько дней тому назад Пьер уже подходил к Журдану после занятий — признаться, что его неудержимо притягивает коммунизм. Отвечая на вопрос, как он к этому пришел, Пьер заговорил о своей симпатии к народу с жаром, за которым легко просматривалась снисходительность. Парень не знал о коммунизме решительно ничего. Его ответы были слишком неопределенны и не позволяли понять, что толкнуло его на этот шаг, однако заставляли предположить какой-то корыстный интерес — возможно, желание выдвинуться, занять более достойное место среди товарищей, в чем учитель, кстати, не видел ничего зазорного. Журдан, который никогда не отказывался вывести ученика на путь истинный, если имел основания полагать, что усилия не пропадут даром, тогда не стал обескураживать юного Аршамбо, а посоветовал лишь целиком посвятить себя подготовке к экзамену и вернуться к этому разговору позже — при условии, конечно, что к тому времени в нем еще не угаснет любовь к пролетариату. Сегодня же Пьер подошел к нему с озабоченным видом, в явном замешательстве, чего в прошлый раз не было.

— Я хочу посоветоваться с вами по одному очень важному вопросу, — сказал он неуверенно, прерывающимся от волнения голосом.

— Слушаю вас, — любезно ответил Журдан, который был рад любому поводу задержаться.

Пьер открыл было рот, но продолжать не решался, и по выражению его лица учитель решил, что тот уже жалеет о своем шаге.

— Может быть, вы хотите подумать еще? То, что вы обратились ко мне, вас ни к чему не обязывает.

— Это слишком серьезно, — возразил ученик Аршамбо. — Мне нужен совет. Со мной произошло вот что. Я узнал, что в Блемоне прячется коллаборационист. Мне известно, где он. Вот я и раздумываю, что мне надлежит делать и в чем состоит мой долг патриота.

Учитель не отвечал, а Пьер добавил:

— Это предатель, подлец, продавшийся немцам, мерзкий негодяй, отвратный тип.

От ненависти у него помрачнело лицо и сел голос. Журдан, внимательно наблюдавший за ним, медлил с ответом. На первый взгляд случай казался простым, и лично он не стал бы дожидаться ничьих советов, чтобы выдать субъекта, которого сам факт сотрудничества с оккупантами автоматически делал врагом партии. Донос, если только он служил правому делу, представлялся учителю вещью вполне естественной, да и вообще постоянную готовность настучать на ближнего он был склонен считать одной из революционных добродетелей. Как уже не раз ему доводилось объяснять Генё, донос, постыдный в буржуазном обществе, где он делает людей жертвами капиталистического гнета, превращается в акт самой элементарной честности, когда служит борьбе пролетариата. И, кстати, именно это позволяет надеяться, что в марксистском мире деяния, ныне почитающиеся преступными, станут нормой поведения, мерилом добропорядочности в силу того лишь факта, что будут объективно полезны для общества. Сам Журдан всегда зорко приглядывал за окружающими, в том числе и за своими коллегами, и не упускал случая представить о них сведения, из которых партия могла извлечь хоть какую-то пользу. И теперь он понимал, что обязан побудить своего ученика без промедления донести на коллаборациониста. Юный Аршамбо с трепетом дожидался, чтобы учитель начал его расспрашивать, и, вне всякого сомнения, был готов выложить все, что ему известно о предателе. Однако Журдан не смог подавить в себе чувство жалости к этому шестнадцатилетнему пареньку, который впоследствии, возможно, не простит себе того, что отправил человека на расстрел, и будет жить с сознанием, что замарал себя навек. Учителю показалось, что если он подтолкнет Пьера к доносу, то злоупотребит слабостью подростка.