Уран - [37]

Делько заговорил о том, как хорош нынешний вечер и как чуден в лунном свете берег реки. Объясняться он, похоже, не собирался.

— Простите меня, — перебила его Мари-Анн, — но сегодня я проехала на велосипеде километров тридцать по жаре и сейчас валюсь с ног.

Делько проводил ее глазами до самой двери и сел в кресло. Его взгляд случайно остановился на «Благовещении», висевшем на стене у изголовья супружеской кровати Аршамбо. То была старая гравюра в духе итальянского Возрождения, но раскрашенная резко, как оконный переплет: святая Дева внимает ангелу-благовестнику, прелестному кудрявому подростку, который говорит, опустив очи долу и прижав ладони к груди. Ей наверняка открылось все величие обещанного, потому что радость ее серьезна, взгляд задумчив. Делько мысленно перенес эту сцену на себя. Вот он сидит на кровати в комнате Ватрена в час, когда на развалины Блемона спускаются сумерки. В окно влетает ангел, чтобы обрадовать его важной новостью. Но он, Делько, холоден и не испытывает радости. Уязвленный его равнодушием, ангел настойчиво твердит: «Да поймите же, господин Делько: свобода, я возвещаю вам свободу!» И широким жестом обводит небо и поля. «Нужна мне эта свобода, как собаке пятая нога», — недовольно бормочет Делько. Внезапно ангел сгинул: в столовую вошла госпожа Аршамбо.

— Гнусное создание, — проговорила она, все еще разгоряченная ссорой. — Настоящая мегера. Возможно ли, чтобы в одном человеке вмещалось столько злобы, глупости, хамства? И подумать только, ведь эти люди претендуют на то, чтобы управлять страной! Это неслыханно, господин Максим.

— Действительно, неслыханно, — из вежливости поддакнул Делько.

— Муж говорит, я не подобрала ключ к этой женщине, мне недостает простоты, я слишком кичусь превосходством своего происхождения. Смешно. Во мне нет ни гордыни, ни каких бы то ни было предрассудков. Разумеется, если бы я пресмыкалась перед этим солдафоном в юбке, потакала всем ее прихотям, она, может, и простила бы мне то, что я все еще занимаю часть собственной квартиры. Но, думаю, нет нужды говорить вам, что пресмыкаться я не собираюсь. Как по-вашему, я права?

— Ну конечно же.

Делько поднялся с кресла. Взгляд его был рассеян: он продолжал думать об ангельском создании, которое только что обратил в бегство. Собственному поведению он не удивлялся. Лишь с горьким удовлетворением констатировал, что утратил даже способность лелеять в себе надежду.

— Какой у вас печальный вид, господин Максим, — заметила госпожа Аршамбо.

— Это верно, настроение у меня отнюдь не лучезарное, — пробормотал он. — Простите меня.

Делько понурил голову и принялся разглядывать свои крупные костлявые руки, которыми упирался в столешницу. Госпожа Аршамбо приблизилась к нему и сочувственно вздохнула, стараясь, чтобы ее пышная грудь оказалась у него под самым носом. Испугавшись того, что сейчас польются слова утешения, Делько решил упредить события, но нетерпение и спешка не позволили ему как следует обдумать свою тираду.

— Госпожа Аршамбо, вы были очень добры ко мне, и все остальные тоже. Я чрезвычайно благодарен вам, но мне нужно уходить. Я не могу больше оставаться здесь обузой, быть помехой и подвергать вас бессмысленному риску. Это слабость с моей стороны и большая непорядочность, поскольку я не имею никакой надежды избежать уготованной мне судьбы, да и не только этого. Благодарю вас от всего сердца и прошу передать господину Аршамбо, как сильно тронуло меня его великодушие. Я прощаюсь с вами и вашими близкими.

Выпалив все это одним духом, он зашагал к двери в коридор, но госпожа Аршамбо успела его опередить и, ласково и крепко обхватив за талию, повлекла назад, в глубь столовой.

— Что вы выдумали, Максим? — воскликнула она. — Будьте благоразумны, мальчик мой. Я понимаю, что вы угнетены жизнью, которую вели на протяжении полугода, но у вас нет причин так отчаиваться.

Привалившись к комоду, она прижимала Делько к груди и гладила его по голове.

— Вы правы, — сказал он, — это глупо, но бывают минуты, когда я не выдерживаю.

Было не похоже, чтобы он обратил внимание на ее грудь. Пожалуй, он даже не замечал, что находится в объятиях еще далеко не старой женщины. Госпожа Аршамбо обвивала его голыми руками и тайком ощупывала, умиляясь тому, какой он худенький. Она тихонько шептала ему на ухо, уткнувшись губами в волосы:

— Дорогой мой мальчик, вам так необходима забота и ласка, и я всегда буду рядом, чтобы приголубить вас, заставить забыть свои горести.

Взволнованный и несколько удивленный таким проявлением чувств, он нежился в сладком плену ее рук и груди. Он и предположить не мог, что эта женщина так добра. В глубине коридора открылась дверь. «Вот и мой муж», — выдохнула госпожа Аршамбо. Максим не пошевелился. Он чувствовал себя почти счастливым, ему и в голову не приходило, что он, возможно, поступает дурно. Она отстранилась от него сама — тихонько, после того как коснулась губками его уха. Он дружелюбно и с благодарностью улыбнулся ей.

Аршамбо вошел серьезный, сосредоточенный, еще углубленный в свои думы. Он созерцал развалины при луне с ощущением, что из них никогда не восстанут дома, размышлял о своем заводе, о Франции, о Демосфене, о строении атома, о маленькой служанке из ресторана, о любви, о педерастии, об Уране, о звездах, о родной деревушке в Юра, об умерших родителях, об умершем друге, о живых друзьях, о Мари-Анн и — очень долго — о Португалии, о которой почти ничего не знал. Остановившись на мосту, он смотрел, как течет выбеленная луной река, и тихонько напевал мелодию без слов. На обратном пути, в сотне метров от дома, он замедлил шаг, вдруг подумав о том, что атомы, возможно, размножаются на манер живых существ: то ли среди них есть самцы и самки, то ли каждый субъект объединяет в себе оба пола. На лестнице он даже рассмеялся во весь голос, легкомысленно представив себе некоторые затруднения, какие мог бы испытывать престарелый атом-самец.