Уран - [2]

Не имея привычки к долгому самоуглублению, он зевнул и устремил рассеянный взор на окружающий пейзаж. Еще год назад вид с балкона ограничивали здания, высившиеся по другую сторону улицы Главной, а теперь взгляду беспрепятственно открывались окрестные леса и поля — поверх нагромождений битого камня и постепенно рассыпающихся остатков стен. Некогда все это являло собою самые населенные кварталы Блемона. Маленькие улочки уже затерялись в хаосе, но крупные городские артерии еще прослеживались в рядах бутовых глыб. Небольшая площадь Агю довольно легко узнавалась по четырем чудом сохранившимся липам, украшавшим ее прежде. Позади развалин особняка д’Уи, которые похоронили под собой старую маркизу, также осталась нетронутой кучка деревьев. Вдоль улицы Парижа выросли несколько бараков, выкрашенных вперемежку в зеленый и коричневый цвета, и строились другие. На расчищенных участках уже зазеленела трава, и колючий кустарник и чертополох там и сям завоевывали руины. Под полуденным солнцем среди камней и хлама сверкали консервные банки. Еще не облагороженный налетом времени, пустырь своим заброшенным, унылым видом нагонял тоску.

Аршамбо всякий раз заново удивлялся, до чего же близко оказались окружающие город луга и леса и до чего же мало разоренное пространство, на котором некогда обитали четыре тысячи человек, добрых три четверти населения Блемона. Привыкший на протяжении полутора десятков лет видеть дома напротив, он иногда забывал, что их уже нет, и, выходя на балкон, испытывал легкое потрясение. До ближних лугов и полей, раскинувшихся на краю обрыва, который метров на тридцать возвышался над разрушенными кварталами, было рукой подать, так что Аршамбо частенько казалось, будто он живет на лоне природы, на ферме, а двором ее служит лежащий в руинах город. Далее тянулись бескрайние поля, рассекаемые лишь дорогой и рекой. Справа, примерно в километре, у национальной автострады, взгляду открывался завод. С балкона Аршамбо были видны разделенные воротами два здания красного кирпича — корпус коммерческих служб и административный, где сам он занимал кабинет инженера. Завод, на котором трудились шестьсот рабочих, остался невредим. Недавно на нем возобновили работу, прерванную в последние месяцы оккупации, и это удержало в городе значительную часть жителей. Если бы не эта работа, они неизбежно разъехались бы.

Но тут Аршамбо пришлось ретироваться: он встретился взглядом с госпожой Сеген, бывшей галантерейщицей с улицы Чесален. Выбравшись из подвала, где теперь обрела пристанище, она захлопала глазами, ослепленная ярким полуденным светом, а потом воззрилась на счастливчика, прохлаждавшегося на балконе третьего этажа прочного каменного дома. Представив себе, как завидует ему эта старая женщина, обреченная ютиться в подземелье, инженер почувствовал неловкость. Возвратясь в гостиную, он услышал доносившийся из кухни шум — там опять ссорились. Впрочем, в этом не было ничего необычного: свара почти неукоснительно возникала дважды в день, перед очередной трапезой. Томящийся бездельем, Аршамбо обогнул стол, потом принялся думать над тем, как переставить мебель, чтобы выкроить еще хоть немного свободного пространства. К примеру, комод можно взгромоздить на сервировочный столик, а шкафчик для корреспонденции — на секретер. Что же касается стульев, которым никак не находилось места вокруг и которые не давали подойти к другой мебели, то их он придумал подвесить на крючках — пусть скользят по проволоке, натянутой под самым потолком. Ту же систему можно будет применить и для двух кресел в стиле Людовика Пятнадцатого, и для самой легкой из трех печурок, выстроившихся в ряд подле камина. Тем временем кухонная перебранка стала такой яростной, что он решил отправиться на поле боя.

На кухне его супруга и дочь сдерживали натиск Марии Генё, маленькой пухлой брюнетки, обладательницы высокого, но зычного голоса и удивительной свободы в выражениях. Чета Генё, лишившаяся крова, теперь по решению муниципалитета занимала со своими четырьмя детьми две комнаты из пяти в этой квартире. Кроме того, им предоставлялись равные с Аршамбо права на кухню и туалет. Госпоже Аршамбо было весьма нелегко примириться с необходимостью делить свою квартиру с этой рабочей семьей, людьми грубыми и бесцеремонными, которые, как она говорила, принесли с собой под ее крышу всю мерзость своих привычек. Отношения двух хозяек, вынужденных пользоваться общей кухней, неизменно сопровождались стычками.

— Раз уж вы брали сковороду, — говорила Мари-Анн, — то уж по крайней мере должны были бы ее вымыть.

— А вы, — отвечала на это Мария Генё, — ежели собрались учить меня хорошим манерам, то ошиблись адресом. Зарубите себе на носу: я здесь у себя дома, точно так же, как и вы, и даже с бо́льшим на то правом, потому что я пострадала от бомбежки и у меня четверо детей.

— Еще чего не хватало — учить вас хорошим манерам! — подбоченилась госпожа Аршамбо. — Дай-то бог хотя бы приучить к чистоте…

— Что касаемо чистоты…

— Уборная…

— Вот-вот, уборная! — взвизгнула Мария. — Так знайте же, что в моей семье задницы почище, чем в вашей!