Уральский парень - [10]
— Сынок, да кто это тебя так?
— Черт их знает! Налетели какие-то. Есть теплая вода?
Володя вымыл лицо, заглянул в зеркало, обтер ссадины одеколоном. Под правым глазом лиловел здоровенный синяк. Верхняя губа была рассечена и опухла.
Днем Володя занялся хозяйственными делами: починил крышу над сарайкой, переложил поленницу дров, заново сделал завалинку, чтоб матери перед зимой было меньше хлопот. Совсем забыл о ночном происшествии. Когда собирался к Гале, поглядел на свою физиономию в зеркало — и снова царапнула сердце злоба: «Вот гады как разделали. Ну, попадутся они мне еще!»
Галя, увидев его, испуганно прижала ладони к своим щекам:
— Мамочка родная! Сам на себя не похож!
Они сели на заветный камень. Володя рассказал о ночной схватке. Галя сидела притихшая, невеселая.
— Ты что сегодня такая? — забеспокоился Володя.
— Я же говорила, — произнесла она тихо. — Я же говорила, будто сердце мое чуяло: несчастье принесет твоя находка.
— Ерунда все это!
— Не ерунда, Володя. Ты слышал, твоего приятеля Шишкина хотели вчера арестовать, только он как-то ухитрился скрыться.
— Погоди, почему арестовать? — у Балашова от этой неожиданной вести даже мурашки побежали по спине. — За что?
— Люся мне только что рассказала. Марья Петровна, — помнишь, мы у нее были? — на другой день ходила куда надо. Стали искать и нашли в списках: Шишкин был в экспедиции. Он как раз и сопровождал Бориса Михайловича. Двое их сопровождало. Того, второго-то, успели арестовать. Он во всем и признался.
— Дела-а-а, — поскреб затылок Балашов. — Ну, а дальше?
— Они и убили Бориса Михайловича. Шишкин — это мне все Люся рассказала — будто бы не велел ничего брать из вещей Воронцова (ну, чтоб улик не было). А тот, второй-то, позарился на портсигар и прикарманил его. Шишкин как-то дознался, рассвирепел. Тому, второму-то, и пришлось спрятать портсигар подальше от глаз людских.
— Подумать только! — с сожалением покачал головой Балашов. — А мы этого прохвоста за шиворот вытащили из Сугомака. Пусть бы тонул!
Августовская синяя ночь окутала город. И такая тишина стояла кругом, что Володя и Галя чувствовали себя так, будто никого, кроме них, не было больше во всем необъятном мире. Только иногда на станции попискивал одинокий паровозный гудок. Он рождал в душе неясную тревогу и грусть.
Последний вечер перед разлукой. Может быть, в этот вечер они хотели сказать друг другу много самых сокровенных слов. Но больше молчали, прислушиваясь к биению своих сердец. И почему-то Владимиру Балашову ярче всего врезался в память именно этот вечер. В трудную пору своей жизни он чаще всего вспоминал о нем, и снова и снова переживал ту легкую тревожную грусть, слышал сонную тишину с одиноким паровозным гудком, а рядом чувствовал чудесную милую Галю — свою невесту.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
ПАРТИЗАНЫ
1
Партизанский отряд «За родину» гитлеровцы обнаружили утром. Партизаны, переходя шоссейную дорогу, торопились укрыться в ближайшем лесу. В крупном населенном пункте, расположенном недалеко от места, где партизаны пересекли шоссе, квартировала войсковая часть. Она была поднята по тревоге и брошена в погоню. Расчет был таков: не дать партизанам втянуться в лес, навязать бой на открытом поле, вызвать подкрепление и уничтожить отряд.
Партизаны, не подозревая о смертельной опасности, шли спокойно. До леса оставалось километров шесть. Все чувствовали крайнюю усталость: сказывался тридцатикилометровый ночной марш. К тому же и прошлые сутки были трудными. Люди выбивались из сил. Колонна растянулась. Связные командира отряда подгоняли бойцов:
— Подтянись!
В воздухе появился самолет-разведчик и повис над колонной. Стало ясно — колонна обнаружена противником. Передали приказ:
— Бегом! Не отставать!
Вдалеке чернел спасительный лес. Чуть ближе зеленел березовый колок, а ближе и правее его, в ложбинке, рос кустарник.
— Бегом! Бегом!
И люди бежали, опасность подгоняла. Остались последние, самые трудные километры.
Со стороны шоссе послышался гул автомашин. До десятка грузовиков с солдатами свернуло с дороги в поле, по следам партизан. Перед оврагом машины остановились, солдаты повыскакивали на землю и продолжали преследование. Овраг задержал их движение. Пока обходили его с двух сторон, потеряли время.
По колонне партизан между тем торопливо передавали:
— Балашова — к командиру! Командира пятой — к Кареву!
Пятая рота замыкала колонну. Старшина Балашов, тот самый Володя Балашов, которого мы знали раньше, за три года возмужал, раздался в плечах, усы отрастил. Кошачьи глаза его стали твердыми и спокойными: многое повидали за эти годы. Одет старшина просто, как и большинство партизан. На голове армейская фуражка с черным полинялым околышем и потрескавшимся лакированным козырьком. Вместо гимнастерки — темно-синий пиджак с чужого плеча, опоясанный широким офицерским ремнем. Серо-зеленые трофейные штаны заправлены в потрепанные кирзовые сапоги.
Балашов, придерживая правой рукой автомат, висевший на груди, побежал вперед, обгоняя всех. Командира отряда Карева он нашел в голове колонны и, едва переводя дыхание, доложил о прибытии. Карев отвел старшину в сторонку, чтобы не мешать движению, и приказал:
