Ураган - [16]

Вечерами, когда наступал штиль и бессильно повисал на флагштоке выдуманный Евой экзотический флаг, Лесс усаживался в полотняное кресло и глядел на океан, серебристо-синий и бесконечный.

***

…Ева вышла на лужайку, волоча по траве полотняное кресло. Она была в одном халате. Халат распахнулся, когда она откинулась в кресле.

– Знаешь, дорогой, – медленно проговорила Ева, – я получила несколько писем: ты совершенно свободен – можно никуда не ехать. Я уже протелеграфировала компании, что выкупаю бунгало. Оно наше. Ты свободен, свободен навсегда.

Лесс закрыл глаза. Не хотелось отвечать Еве, не хотелось смотреть на нее. Все хорошее, что минуту назад было в нем к Еве и казалось ясным и прочным, вдруг потемнело.

"Ты свободен", – сказала Ева. Свободен от чего? От свободы? Быть всегда сытым, всегда спокойным за свою безопасность, делать все что вздумается в этом бунгало, под этими пальмами, на песке этого пляжа, в воде этого океана?

Голос Лесса казался спокойным, когда он сказал:

– Понятие свободы чертовски относительно.

– Как все в мире? – усмехнулась Ева.

– Пожалуй, как ничто другое. Одни отдадут свою свободу за пару красивых штанов, не говоря уже о возможности всегда жить в таком бунгало, всегда пить сколько хочешь, спать с женщиной и как можно меньше работать…

– А другие? – голосом, в котором не осталось нотки веселья, из темноты спросила Ева.

– Другие охотно отдадут последние штаны и готовы жить впроголодь за право чувствовать себя по-настоящему свободным.

– Чувствовать свободу?.. Но ты же сказал: понятие свободы относительно, как ничто другое.

– Да, каждый понимает ее так, как ему свойственно. – Лесс помолчал и мечтательно пробормотал: – Всегда туда, где еще не был; к тому, чего не видел; всегда о том, о чем еще не думал; к тем, кого не знаешь.

– И всегда искать себе женщину, какой не было? – сквозь зубы проговорила Ева.

– Искать якорь?..

– Корабли возят свой якорь с собой.

– Да, это один из вариантов.

– Тебе он не подходит?

– Нет!

Они сидели не шевелясь. За ними шелестели листья пальм, и по маслянистой поверхности океана бежала легкая, едва заметная под луною рябь. Лесс вытянул шею и настороженно прислушался: он и сам не знал почему, но ему показалось, что это не был обычный ночной бриз. Лессу хотелось, чтобы ветер разыгрался в бурю и разогнал, порвал в клочья тишину побережья, разнес в щепы бунгало, поломал пальмы и погнал по океану горы валов. Лесс встал и посмотрел на запад: оттуда надвигалась тяжелая туча. Лесс потянулся, сгоняя остатки истомы, и пошел в дом.

Ева пошевелилась в своем кресле и издала звук, похожий на всхлипывание. Лесс не оглянулся. Он шел, чтобы побросать в чемодан то немногое, что составляло теперь его багаж.

И все-таки Ева была удивительной женщиной: наверно, Лесс ошибся, вообразив, будто слышал, как она всхлипнула, – вслед ему послышался ее совершенно спокойный голос:

– Утром я отвезу тебя.

Лесс не ответил: не утром, а сейчас он выйдет на дорогу, чтобы поймать ночной автобус или хотя бы случайную машину.

5

Когда Лесс добрался до проезжей дороги и сел на свой чемодан, он еще не имел представления, куда поедет. Если бы первый подошедший автобус направлялся на юг, Лесс, вероятно, оказался бы у самой границы, но так как автобус шел с юга, то Лесс поехал на север. Главная дорога, по которой несся автобус, вела в столицу. В столицу так в столицу.

Помывшись и пообедав в гостинице, Лесс побрел к зданию парламента, просвечивавшему своими белыми колоннами сквозь деревья парка. В этом не было ни логики, ни какого-нибудь продуманного плана – только действие затухающей волны взрыва, произошедшего в бунгало Евы. Куда спокойнее для Лесса было пойти не к Парку, а, скажем, в агентство "Глобус", чтобы оно его отправило за границу. Но, придя сюда, было глупо не повидаться с Дугом Фримэном – секретарем Парка по печати. Дуг сказал Лессу, что на пресс-конференции Парк будет говорить о "плодах Лугано": об открытом небе, об инспекции и о чистой бомбе.

– Она осталась его коньком? – удивился Лесс.

– Теперь у нас все, как у больших, – с усмешкой сообщил Дуг, – старик научился даже с важностью произносить "мне нечего сказать" – совсем как у больших.

– Он что, рассчитывает все-таки рано или поздно взобраться на Золотую гору?

Дуг рассмеялся.

– Почему бы и нет? Разве у него меньше шансов, чем у всякого другого? Тут годится всякая лошадь – даже такая дряхлая, как чистая бомба, если она способна добраться до финиша.

Лесс первым забрался в хорошо знакомый ему зал Договора, где проводились парламентские пресс-конференции, и занял место поближе к одному из микрофонов, стоящих между рядами. Лесс знал: Парк может всякому заткнуть рот отказом отвечать на вопрос. Но вместе с тем Лесс лучше многих знал и характер Парка: старик не прочь вступить в драку, если вопрос задирист, но может говорить лишь в той степени свободно, в какой это допустимо в присутствии трех сотен настороженных корреспондентов. При этом спрашивающий рисковал выслушать от Парка и не очень лестные эпитеты. Бывший генерал не брезговал подчас военным словечком, не имевшим шансов попасть в печать. Правда, при этом Парк всегда предварительно оглядывал зал: не слишком ли много в нем женщин?