Я резко обернулся. К клетке в своем засаленном синем халате подходил дядя Вася. На его губах блуждала всегдашняя полусонная улыбка, а из распаха халата высовывались черные волосы, которыми густо поросла впалая грудь. Он поздоровался и хотел было уйти, но я подошел к нему вплотную:
— Вы еще не закончили работы?
— Как не закончить? Я уходил, но меня вызвали. Сказали — надо прибрать тут. Жалко Тома… — Улыбка медленно, как бы нехотя слиняла с его желтого, в складках, изжеванного лица. Он исподлобья посмотрел на меня воспаленными глазами: — Как это с ним такое стряслось?
Я намеренно насупил брови, спросил, не скрывая подозрения: — Откуда вас вызвали? Где вы были? — В общаге, где ж еще? В преферанс с коллегами резались. Я точно знал, что он врет хотя бы в одном: для преферанса у его «коллег» не хватало извилин. Резались с дружками в «дурака». Между прочим, он никогда не употреблял слова «дружки». Всегда «коллеги». Оно у него осталось с прежних времен, когда он еще был, как утверждали, лучшим препаратором института. Сколько лет назад? Почему он опустился? Я поймал себя на мысли, что никогда раньше этим не интересовался. А сейчас вспомнил. Почему?
Присматриваясь к нему, я отметил небритую щетину на впалых щеках, запутавшиеся — в волосах стружки. А ведь он всего лет на десять старше меня.
— Я вам не надобен? Можно идти? А то мне еще поилки проверять…
— Это вы травили тараканов здесь? — А кто ж еще? У меня квалификация, — хихикнул он. — Где вы держали хлорофос? — Вон в том зеленом бачке, я ж его и красил, и надпись белилами вывел согласно инструкции. Чтобы, случаем, не спутать с чем другим…
Я задал еще несколько вопросов. Он с готовностью ответил. Впрочем, он всегда и всем готов был услужить. «Дядя Вася, не сможете ли принести?» — «А чего же не смочь?» — «Дядя Вася, не сходите ли туда-то?» — «Это мы завсегда с удовольствием: одна нога здесь, другая — там». Он был безотказным, а мы все злоупотребляли этим. — Ладно, идите.
Что-то похожее на облегчение отразилось в его вылинявших глазах.
— Идите, дядя Вася. Уверены, что хлорофос хранили только в том бачке?
— Где ж его еще держать? Завсегда надоть по инструкции. Как положено, как коллеги и начальники приказывали. В нашем деле аккуратность — первая заповедь. Хорошо дешево не бывает.
Я смотрел на его сутулую удаляющуюся спину, выражавшую готовность выполнять все указания и приказания «коллег и начальников». С семьей он давно расстался, стал каким-то неприкаянным.
Конечно, доверять такому человеку нельзя. Но нельзя забывать, что он преданно ухаживал за подопытными животными. И, насколько мне было известно, никто никогда не мог его упрекнуть, что он забыл их вовремя покормить или не убрал в клетке. Вот и Таня его хвалила…
Я тяжело вздохнул и пошел уже к выходу, но какая-то невидимая привязь натянулась и дернула меня вернуться. Мне казалось, что упущено нечто важное. Я осмотрел клетку Опала. В ближнем углу ее лежали таблички со знаками: круг, треугольник, изображение скрещенных рук… С грехом пополам Опал усвоил три знака, а дальше — ни в зуб ногой…
— Крепко подводишь меня, дружок, — сказал я шимпу.
Он, сидя на четвереньках, повернул ко мне голову. На миг в его тусклых глазах мелькнуло новое выражение. Или мне показалось?
Дверь открылась. Невысокий, худощавый, остролицый человек стремительно шагнул ко мне, не дав даже поздороваться.
— Петр Петрович, все знаю. В общих чертах. Покажите, где вы нашли кожуру банана.
Это было в его манере — забывать здороваться и сразу приступать к делу, выхватывать детали, которые другим кажутся несущественными.
Я указал место, где поскользнулся на кожуре. — Как она попала сюда? — Том мог выбросить. — Или банан здесь чистили прежде, чем дать Тому. Ближе к клетке Опала.
«Ну и что?» — мог бы я удивиться, если бы не знал так хорошо нашего директора. Виктор Сергеевич умел делать совершенно неожиданные выводы из сопоставления деталей, на которые обычно не обращают внимания. В этом, помимо прочего, и заключался его «феномен».
Став на место, где я обнаружил кожуру, он стал оглядываться по сторонам. — А как ведет себя ваш Опал? — выпалил он, поводя своим острым носом, будто собираясь клюнуть. Он мгновенно переключался с одного на другое, умея думать почти одновременно о десятках самых разных вещей, — и в этом было, пожалуй, второе отличительное качество «феномена Слепцова».
— Опал, как обычно, без успехов… — признался я. — Или их не замечают. — Был бы рад, Виктор Сергеевич, если бы вы их заметили, — не удержался я от плохо замаскированной подначки.
Словно восприняв мои слова совершенно серьезно, он устремился своим легким птичьим шагом к клетке Опала и постучал по прутьям согнутым указательным пальцем.
— Извольте, голубчик, показаться!
Послышалось яростное рычание. Виктор Сергеевич едва успел отдернуть руку, иначе ее схватила бы иная рука — волосатая, с длинными цепкими пальцами.
— Ого, а он не любит фамильярностей.
Никогда не видел я Опала таким разъяренным. Его глаза утратили тусклость, в них вспыхнули багровые огоньки. Он колотил себя в грудь, выкрикивая угрожающее:
— Ух! У-ух! — Вот уж никогда бы не подумал, — бормотал я. — Не переживайте. Вы не могли меня предупредить. И по незнанию, и по уважению.