Ураган. Привидения, которые возвращаются - [27]

— Катастрофа!

— На твой взгляд это катастрофа, а по мне, если станет бывать дома, не беда, а как раз…

— Пойми, летать так, как летает он, требует всех сил, нервов, спокойствия, как нигде в других обстоятельствах.

— О, еще бы! Уж ты-то знаешь… — сквозь стиснутые зубы пробормотала Вера.

— Личный опыт!

Даже в тени, отбрасываемой на Ксению глубоким колпаком лампы, было видно, как кровь отлила у нее от лица, как сжались губы и задрожали полуприкрытые веки.

Несколько мгновений Вера смотрела на сестру исподлобья, потом порывисто бросилась к ней, обняла и прильнула сразу намокшим от слез лицом к ее плечу.

— Испортишь блузку, — сухо проговорила Ксения, отстраняя голову сестры.

— Ксюшик, милый, прости! Я же не хотела. Боже мой, какая я дура! Я не со зла…

— Все у тебя теперь со зла.

— Ксюшенька, миленькая, умоляю: не надо нотаций. Все знаю: я дрянь и еще раз дрянь. Только не надо нотаций. Я злая, отвратительная дура. Но почему, почему я такая? — все крепче прижимаясь к сестре, сквозь слезы бормотала Вера. — Кабы знать почему? Может быть, тогда…

— Брось, — строго сказала Ксения. — Лучше возьми себя в руки. А если уж тебе для этого непременно нужно понять, почему ты такая, почему ты до сих пор осталась Лялькой, хотя эта детская кличка тебе уже давно не к лицу, я…

— Что значит "давно не к лицу"? — отстранясь от сестры, спросила Вера.

— То, что тебе не девятнадцать лет!..

— Ты хочешь сказать… — Оправляя волосы, Вера издали погляделась в зеркало, отвернула лицо и вынула из сумочки пудру. Уже совсем другим, капризным тоном сказала: — Если ты откроешь мне мою ошибку…

— Не много ли, душенька, на себя берешь? Твоя ошибка в том, что ты вот такая, как есть. Разве ты виновата, что родилась на свет именно у этих родителей?

— А ты не их дочь? — насмешливо спросила Вера.

— Да, у нас разные родители.

Вера выронила пудреницу и с ужасом уставилась на сестру.

— Я дочь инженера, простого инженера из далекой Сибири, — спокойно продолжала Ксения. — А ты родилась в семье министра. Мне к Новому году дарили пару чулок, а ты девчонкой не представляла себе, как это так — надеть чиненую пару. Чтобы стать врачом, я на грузовике уехала в чужой город. А тебя, сопливую девчонку, за три квартала возил в школу "ЗИС". Вот с этого и началось то, что ты до сих пор все Лялька. Будь жива мама, она, может быть, и сохранила бы тебя человеком. А отец тебя развратил… Не тебе поправлять глупости, которые он наделал из-за совершенно вывернутого, поставленного на голову представления о любви к тебе.

— Ты… ты… — Вера захлебнулась негодованием. — Ты лопаешься от зависти!

— К тебе? — Ксения вскинула брови. — К твоим цыплячьим мозгам, к твоим замашкам маменькиной дочки, великосветской девицы, да еще при вкусах кокотки средней руки?

— Ну, знаешь!..

— Тебе не повезло даже в браке.

— Не смей!

— Ты вращалась среди таких же, как сама, недорослей: заграничные пластинки, костюмчики помодней. Понятно, когда на таком фоне ты увидела Андрея, он не мог не захватить твое воображение — умный, сильный Человек! Но в доме Черных ты снова очутилась в "своей" среде — машины, курорты, дачи, сразу после свадьбы эта квартира…

— А тебе хотелось бы, чтобы мы ютились в одной комнатенке и я стирала пеленки?

— Мерзко и глупо!

— А то, что ты прилипла к Андрею, как пиявка, это, разумеется, умно! — кричала Вера. — Мало там, на работе, его против меня настраиваешь, сюда пришла?! — Она истерически взвизгнула: — Не дам! Давно не хожу к его старикам. А вот теперь пойду, все скажу и зачем ты там с Андреем на одной работе, зачем сюда ходишь.

Вера упала на диван и забилась в истерике. Ксения стояла, выпрямившись, прижав к груди стиснутые кулаки. Губы ее дрожали, и казалось, сама она вот-вот разрыдается. Но вбежала няня, и Ксения с презрением сказала:

— Ничего ей не нужно. Отойдет. Андрею Алексеевичу не говори. — Обернулась к Вере: — Запомни, это я тебе говорю как врач: каждый твой уход неизвестно куда, каждая дурацкая сцена, твои нежности после истерик могут стоить ему жизни.

Ксения быстро вышла и взялась уже за ручку выходной двери, когда за спиной у нее раздалось жалобное:

— Ксюш!

Постояв минуту в нерешительности, Ксения вернулась.

— Ну?

— Ксюшик, уж ты-то должна понимать какая у меня жизнь?! Днем ли, ночью, где бы я ни была: одна ли, с Андреем, даже на людях — о чем ином могу я думать, как только: "А вдруг!"? Господи, ты-то понимаешь…

Ксения свела брови и отвернулась. С закрытыми глазами, едва слышно прошептала.

— Понимаю.

И прижала к себе голову плачущей сестры.

— Ты же помнишь, как я полюбила свое дело, — торопливо бормотала Вера. — Геология, геология! Ни о чем другом не хотела говорить, думать… Ведь то, чем ты меня попрекала, — все эти тряпки, портнихи, вся чепуха — это пришло потому, что, бросив работу, я должна была чем-то заткнуть черную дыру, которая так страшно глядит на меня: куда ни кинь, всюду оно. "А вдруг?!"

— Не надо, будет… — прошептала Ксения.

— Если бы я могла вот так себе сказать — будет! Села бы в самолет и с моим народом в тайгу, в сопки, в экспедицию… Но как же мне?.. Разве я могу его оставить? Хоть на день?.. А вдруг?!.. Ксюша, ты же сама говорила мне: быть женою летчика куда тяжелее, чем летчиком… Ведь это ты мне как-то сказала, когда я шла за Андрея: "Приглядись к женам летчиков, к тем, кто настоящие люди: почему у них не такие глаза, как у других женщин? Откуда этот беспокойный блеск? Кто бы они ни были: домашние хозяйки, матери своих детей, художницы, инженеры, врачи — если настоящие, — все не такие, как другие женщины. Куда ее денешь, эту мысль: "А вдруг?!" Ксюшенька, родненькая… Шесть лет с Андреем. Две тысячи ночей, и каждая вторая без сна, с мыслью: "А вдруг?!" Тысяча бессонных ночей. Кто это может? До геологии тут?