Ураган - [43]

Старик остановился, вытер глаза иссохшими пальцами и продолжал:

— Три года, можно сказать, вил себе гнездо, а что получилось? Ну ладно! Пусть уж это моя судьба! Но ведь ты и дальше принес нам несчастье. Пришел посмотреть на лошадей, а вместо них на дочку мою Цюнь-цзы загляделся. Ей тогда было всего шестнадцать лет. Помнишь, как приставал к ней, а когда она прогнала тебя, так ты сразу же: «Ломай дом, мне место понадобилось. Не станешь ломать — дочку заберу». Привел своих бандитов и забрал ее, грабитель!

По темному лицу старика потекли слезы.

Кольцо вновь сомкнулось. Люди придвинулись к столу. Толпа напряженно ждала, кто-то крикнул:

— Долой злодея Хань Лао-лю!

— Четыре человека потащили Цюнь-цзы, — снова заговорил старик Тянь, — привязали к стойке, там, где табак сушат… раздели донага и стали бить ивовыми прутьями… Кровь ручьями так и лилась…

Толпа заволновалась.

— Бей его! Бей! — закричали со всех сторон.

Под ноги Хань Лао-лю упал камень. У помещика затряслись колени. Люди только этого, казалось, и ждали. Накопившаяся за долгие годы ненависть вдруг сразу прорвалась в истошном крике сотен голосов:

— Убить его! Убить!

Кто-то подскочил к помещику и изо всей силы ударил его по лицу.

— Молодец! Хорошо! Еще дай ему!

Человек снова размахнулся. Из носа Хань Лао-лю брызнула кровь. Но увидев кровь, толпа притихла. На лицах женщин появилось сочувствие.

Хань Лао-лю открыл глаза. Перед ним стоял Ли Чжэнь-цзян. Ноздри его раздувались, волосы были взъерошены. Помещик сообразил, в чем дело, и еще ниже опустил голову, чтобы кровь полилась как можно сильнее.

Толпой овладело какое-то странное оцепенение, словно произошло что-то такое, чего совершенно не ждали. Хотя несколько голосов и выкрикнуло «бей!», никто не двинулся с места.

Старик Тянь, увидев кровь, попятился.

— Говори, старина Тянь, говори! — ободрил его Го Цюань-хай.

— Больше мне, председатель, говорить нечего, — пробормотал старик… — Сам видишь, как все обернулось…

Ли Чжэнь-цзян как будто нечаянно оттолкнул старика плечом и заслонил собой Хань Лао-лю. К Ли Чжэнь-цзяну подоспел белобородый.

— Тянь Вань-шунь целиком с тобой рассчитался за свою обиду… — торопливо, словно боясь, что его остановят, заговорил Ли Чжэнь-цзян. — Я тоже работаю на твоей земле, и мне тоже пора посчитаться с тобой. Вот я тебя ударил. Ты скажи теперь всем людям, понял ты, за что я тебя ударил, или не понял?

— Понял, понял… — смиренно подтвердил помещик.

Шмыгая носом с видом наказанного ребенка, он терся лицом о связанные руки, размазывая кровь, стараясь вызвать к себе сострадание. Он ясно видел, что враждебное возбуждение толпы уже улеглось, и в устремленных на него глазах читал любопытство, страх и даже участие.

Лиц, искаженных гневом и ненавистью, было, действительно, совсем немного. Некоторые почувствовали себя удовлетворенными и восхищались: «Крепко стукнул, молодец Ли Чжэнь-цзян!» Другие начали подбираться к воротам, чтобы при случае незаметно ускользнуть: как бы не впутаться в какое-нибудь дело и не нажить себе неприятностей.

Ли Чжэнь-цзян продолжал:

— В том году, когда ты был старостой деревни, японцы собирали битую посуду. Помнишь, ты пришел ко мне, а я сказал, что битых чашек у меня нету. Так ты все-таки стал требовать, где хочешь достань, а принеси, и еще мне денежным штрафом грозил. Вот и скажи: было такое дело или я, может быть, вру?

— Было, брат Ли! Истинная правда, — ответил Хань Лао-лю. — Да разве уж я теперь не сознаю, что человек я очень плохой и скверных дел за мной немало. А из-за чего это, дорогие соседи? Из-за того только, что на плечах у меня вот эта старая проклятая башка! Лишь она виновата в том, что я обижал и угнетал людей. Сейчас демократическое правительство проводит справедливую политику. Поэтому прошу у вас даровать мне милосердное прощение и сохранить мою ничтожную жизнь, чтобы я мог исправиться и искупить вину перед людьми. Если же я и в дальнейшем не исправлю своих ошибок, не буду работать на благо бедняков и не пойду по революционному пути вместе с начальником Сяо, пусть застрелят меня разрывной пулей!

— Ты далеко не загадывай! — оборвал Ли Чжэнь-цзян. — Мы таких речей от тебя немало наслушались. Тебе председатель Го велел, чтобы ты только дело говорил. Вот и скажи, что нам сделать с тобой за твои злодеяния. Выбирай! Чтобы тебя избили, оштрафовали, разделили твое имущество или упрятали в тюрьму?

— Да разве могу я выбирать? Не от меня это зависит, — Хань Лао-лю с трудом подавил радостную улыбку. — Пусть люди решат, чего они хотят. Ведь со мной, злодеем, уже не в первый раз борются. Мне просто неприятно, что я затрудняю наших товарищей из бригады и отрываю у них и у вас драгоценное время. Сердцу хотя и обидно, однако на судьбу жаловаться не смею. Делал ошибки, вот и расплачивайся теперь.

— Оштрафовать его на сто тысяч, и все тут! — закричал белобородый.

— Пусть отдаст еще те двадцать шанов земли, которые мы ему оставили, — прибавил Ли Чжэнь-цзян.

Присутствующие, перебивая друг друга, принялись обсуждать эти предложения. Одни кричали, что надо выгнать помещика из большого двора, другие требовали отправить его в уездную тюрьму, третьи возражали: раз оштрафуют и разделят землю, зачем же сажать в тюрьму?