Ураган - [18]

Лусеро, вот как зовут того, кто дружил с крестным. «Семирамида. Сеньору дону Аделаидо Лусеро»- было написано на конверте, который бережно нес сеньор Себастьян. Кучо дал им письмо. Там сказано, что они хотят купить землю и выращивать бананы.

— Се-ми-ра…

Бастиансито не договорил и замер вместе с женой, разинув рот. На них, больно хлеща, посыпались, полились дождем ярко-зеленые листья, и цвет был не такой, как дома, не такой, как лес или попугаи. Зелень моря смешивалась в нем с той зеленью, что рождалась вверху из золотистого света, из глубокого сочного света, из морского, зеленого, изумрудного света, падающего вниз. Солнце словно лилось сквозь порванный шелк и створоживалось алмазами в негустой тени. Справа, слева, повсюду росли бананы, недвижные и шевелящиеся, осеняя путь к «Семирамиде».

Бастиан и Гауделия согласно взглянули друг на друга. Крестный не обманул. Именно об этом рассказывал он своим больным голосом, когда говорил им, что в банановой роще — как в море, где нет ни рыбы, ни воды, а все же это море, море, и колонны стволов рассекают мечами огненный воздух, а наверху сверкают оперенные стрелы листьев, нежных, как сон, свежих, как живительная ткань, которая затягивает раны. И сами банановые деревья живительны, как эта ткань.

Лусеро… «Семирамида»… Наконец они встретили того, кого искали. Он ехал верхом на работу. Чтобы тень не мешала ему читать письмо от Кучо, он сдвинул шляпу со лба.

— Так, хорошо… значит, приехали… очень хорошо… приехали… так…

Говорить удобнее дома. Он показал им, куда идти.

— Идите вот тут, где листья шевелятся, — а листья, надо сказать, шевелились, и шевелились, и шевелились вперед по дороге на километр, не меньше, — от перекрестка сверните направо, и скоро будет пригорок. Это и есть «Семирамида». Она наверху. Там мой дом стоит. Скажите жене, что мы с вами встретились, потолковали и вы от Кучо. Я к обеду вернусь, и мы все обговорим.

Пока он читал, Бастиан глядел на него. Гауделия тоже на него глядела, пока он объяснял, куда идти. Он им обоим понравился. Значит, и тут крестный не обманул. Сказал, что друг его человек хороший, и вот он хороший и есть.

Себастьян Херонимо Кохубуль (а теперь, когда сын вырос, — дон Бастиан-большой) заглянул к родителям невестки, Гауделии Айук Гайтан, чтобы с ними потолковать о том, как нежданно снялись с места их дети и поехали на побережье счастье искать. Братьев Гауделии не было дома, старики сидели одни, когда дон Бастиан пришел к ним и хрипло заговорил:

— Сказали, на поезде поедут. С них, с отчаянных, станется… Я им толковал, что человек, который не на своей земле сеет, как на своей, снова как дикий становится, приключений ищет. Нехорошо их искать на чужой земле, если у тебя свое добро есть.

Теща Бастиансито, мать Гауделии, сдвинула брови, чтобы лучше видеть, и что-то пробормотала, а муж повторил это, не разжимая губ, громко, словно бы в рупор. С тех пор как поженились, они всегда так разговаривали, непременно вместе: она пробормочет что-нибудь, он громко и ясно повторит.

— Да они и нас не пожалели. Правда, мы-то им сказали, что в их годы так же сделали бы, на побережье платят хорошо, лучше, чем тут, у нас ведь ничего не наживешь, только разоришься. Бастиансито вроде говорил, земля в тех краях чуть не даровая, и всего дела лес повырубить, выжечь, шестов настрогать для подпорок, поле пробороздить и рассаду посадить.

— Говорить-то говорил, а кто его знает, так ли это. Сказать легко, а на самом деле там и жара большая, здоровью вредит, и звери ядовитые укусят, не дай бог, а человек весь раздуется, как жаба. У нас жары нету, я так скажу, голодать не голодаем, воду свежую пьем, а у моря, когда солнце печет, они по ней стоскуются.

Старики помолчали. Теща Бастиансито похлопывала себя худыми, словно тростины, руками по слабым старческим ногам. Потом, все похлопывая, она заговорила, а дон Бастиан тем временем доставал связку сигар из кукурузных листьев, чтобы самому покурить и родню угостить.

— Прости меня, господи, это им Кучо голову задурил. Он и сказал, что бананы эти покупают прямо тут же иностранцы и платят золотом. Такие сказки им плел, горбатый…

— Кучо мне кум, Бастиансито он крестный, а все же… — начал дон Бастиан, поднося сигару, которую он уже раскурил, к сигаре свата, но тот перебил его и сказал, прежде чем закурить:

— Чахоточные вечно выдумывают. Они все так, больные, мерещится им…

— Одно мы знаем: дети-то ушли… — проговорила хозяйка, и голос ее был словно влажный пепел. Сигару она сосала, жевала губами и беззубыми деснами. Солнце уже пекло, и сухие деревья чуть не горели в полуденном зное, как табачные листья.

Гость долго и медленно курил, глубоко затягиваясь, а потом собрался уходить, но тут вернулись братья Гауделии — Хуан Состенес, Макарио и Лисандро. Они приехали верхом, еще в седле поздоровались с доном Бастианом и сказали, что им встретился какой-то пеший человек, который нес ему письмо от Бастиансито.

Под полуденным солнцем еще печальней и пустынней были земли, высосанные посевами. Деревья тут вырубили, и хорошую землю размыло, остались камни да известь, голые овраги и, в знак беды, печи для выжигания извести.