Ура бум-бум! №5 90 - [36]

В.Н.: Практически, он был человек неприкаянный. Видимо, и жить ему было негде. Как у него с пропиской в Ленинграде дело обстояло?

И.К.: У него была ленинградская прописка. У него была подруга, у которой он был прописан, хотя, по-настоящему он жил с другой девушкой из Тулы — Настенька, которая училась в Москве и Саша ездил к ней в Москву или она приезжала в Питер. А в августе прошлого года Настенька родила Сашиного сына.

В.Н.: Когда ты в последний раз видела Сашу?

И.К.: В последний раз я видела Сашу дней за пять до смерти. Он зашел ко мне прощаться. Я не понимала зачем он пришел, просто зашел в гости. Я думала он приехал в Питер, мы с ним давно не виделись, просидели весь вечер, говорили даже о чем-то, не могу вспомнить о чем. Саша ночевал у меня, а утром стал уходить и сказал: ну, давай, что ли попрощаемся. Я сказала: зачем прощаться? ты же теперь в Питере, теперь-то увидимся. Он сказал: нет, давай все же попрощаемся. И мы попрощались.

В.Н.: Тебе доводилось когда-нибудь видеть, как он сочинял песни?

И.К.: Да, мы жили под одной крышей довольно долгое время и вообще часто мы с ним виделись.

В.Н.: Часто говорят, что вдохновенье приходит откуда-то извне, что автор не из себя песни рождает?

И.К.: Да, Саша искренне верил, что все, что он поет дано ему свыше, кто-то там наверху дает ему все это. Я помню, как он закончил писать песню и сказал кому-то там наверху: "Спасибо тебе, моя девочка, спасибо тебе за эту песню." Как будто благодарил кого-то там.

В.Н.: То есть есть какая-то невидимая особа?

И.К.: Да, эта невидимая особа была при нем всю жизнь. Я даже как-то спросила его: "Ты любишь Настю?" Он сказал: "мне с ней хорошо, но жена моя там, на небесах."

В.Н.: Был ли он человеком верующим?

И.К.: Наверное был. Он искренне верил в то, что существует вечная жизнь, вечная душа. Верил в эту вечную жизнь, вечную душу.

В.Н.: Был-ли возраст для него — 27–28 лет — каким-то рубежом?

И.К.: Ну мне кажется, что люди, которые умерли раньше 27 лет, ушли из жизни по своей воле, что-то поняли раньше. Ведь 28 лет — это настоящий рубеж в жизни, Саша понял что-то очень существенное раньше и успел это нам сказать.

В.Н.: Связано ли это с каким-то поэтическим рубежом? Лермонтовский возраст?

И.К.: Возраст Джимми Моррисона.

В.Н.: Послушаем следующую песню, называется она "Все от винта!" Может быть пару слов о ней?

И.К.: Он поет о том, что никогда не поздно снимать броню. Что тело — это броня, а смерть — это свобода…

В.Н.: Вот здесь Саша Башлачев поет: "нам нужно лететь". Ты упомянула, что он из окна буквально вылетел, пролетев 12 метров по горизонтали с 9 этажа. Ведь песня написана задолго до его смерти, за полтора-два-три года. И, слушая его песни, мы видим, что в них обстоятельства или даже картина, скажем так — будущей смерти — вырисовывается во всех деталях. Он поет о том, что "зима будет его вдовой", он поет об этих красных пятнах, о землянике на снегу.

И.К.: Даже больше. Он поёт: "мы свои черепа открываем, как консервы по песку расползлись, червями сплелись мысли, волосы, нервы." Он описывает картину своей смерти очень живо и он знал это. Он был певцом своей смерти. Наверное, это великое мужество — знать все наперед и в то же время не уставать делиться радостью.

В.Н.: Да, это нам, смертным, понять, конечно, очень трудно.

Л.В. /Леонид Владимиров/: Этим поэты, как известно, отличаются. Если близко вспомнить — Маяковский. Он во "Флейте позвоночника" писал: "Я часто думаю, не поставить ли точку пулей в своем конце, Сегодня я на всякий случай даю прощальный концерт." А Пушкин написал Ленского, как вы знаете, который перед смертью поет, не поет, говорит, это в опере он поет; это очень свойственно поэтам предвидеть свой конец, это какая-то мистика, но это факт.

В.Н.: Вы упомянула имя Джимми Моррисона. Действительно, есть какая-то связь. Я не большой знаток этой музыки, не берусь утверждать, что там влияние Моррисона, тем не мение, есть что-то мистическое.

Л.В.: Моррисон завещал, чтобы на его надгробьи написали, и так написали в Париже: "Здесь лежит Джим Моррисон — поэт". Больше ничего.

В.Н.: Мы сейчас связались по телефону с отцом Сергеем, который ведет у нас религиозные передачи, с тем, чтобы получить от него духовное наставление на тему о самоубийстве. Мы говорили о поэтическом самоубийстве, и нам нужно духовную сторону этого дела очень, так сказать, выяснить. Речь шла о том, что молодой поэт 27 лет Саша Башлачев, год назад выбросился из окна. И у него было какое-то воображение, во всяком случае, нам недоступное: якобы у него была какая-то невеста и ждала его на небесах. И вот мы хотели бы вас спросить: что по этому поводу православная церковь думает, как она относится к самоубийству?

о. Сергей: Вообще христианство — это жизнеутверждающая религия и конечно, по учению, каждый должен готовиться к смерти, но отнюдь не ускорять момент смерти. Вот бывают такие случаи, скажем четыре человека сидят в лодке, спасаются, пятый человек никак не может вместиться. Он жертвует своей жизнью. Это не самоубийство, это самопожертвование. Это другое дело. Но жизнь вообще — дар Божий. А самовольно решать — это, мы считаем, узурпация роли Божией. Это, в какой-то степени, и отрицание Бога самого, Бога нет, сам я — Бог, сам я решаю. Вот эта проблематика, между прочим, обсуждается у Достоевского в «Бесах». Там есть Кириллов, который, как вы помните, очень живо описывает свои мысли о самоубийстве, как он заменяет как будто Бога. Но в Библии все-таки сказано, одна из заповедей говорит: не убивай, значит и самого себя не убивай. И тут, кроме этого, есть другая заповедь: да не будь у тебя других богов, кроме Меня, кроме т. е. Бога, включая собственное свое «я», так что самоутверждение, которое ведет к самоубийству это, конечно, осуждается, и вот, строго говоря, человек, который поканчивает с собой самоубийством, не получает церковного отпевания. Мы бережно и с любовью относимся к человеку, если можно оправдать, понять, отчего он погиб, особенно если он не владел собой в тот момент, скажем, умалишенный — тогда уже это другое дело. А другие говорят даже более того: любить человека так или иначе, каким бы образом не погребали его, все-таки о нем молиться. Вот, например, у Достоевского, извините, что дважды повторяю, цитирую, у отца Зосимы есть такое место, где он говорит: "Всяк день молюсь". Вообще, о самоубийствах говорит и как бы оправдывает это за любовь — не осердится ведь Христос, конечно, тут преобладает.