Упырь - [2]

А на третий день погони комдив кричит Стёпке Полищуку:

— И ты туда же, бестолочь? Слухи распускать, негожие для красноармейца? Ты, позорник, мне ещё про судный день расскажи, я тебе устрою судный день.

Стёпка парень хороший, в нём прошлое говорит, он в прошлом в духовной семинарии учился. У всех прошлое есть, не так просто выбросить хлам этот и устремиться налегке в рассветное завтра.

— Я что, — краснеет Стёпка. — Но ведь правда же. Юдин, он за кого? Он не за тех, не за этих. Не за деньги он. Он за сатану своего! Я не к тому, что есть сатана какой-то, но для Юдина он есть, иначе зачем же такое творить… Вот я и веду, что сатана Юдина хранит, иначе как же он, три пули же вы в него, я сам видел.

— Видел он! — шикает Остенберг. — Я тоже много чего видел. В Одессе видел, при царизме. Взяли мы по наводке шайку, они в доме литераторов собирались, типа поэты-мистики, бледные руки, луна, фонари, Анна Ахматова. У них, поэтов, подвальчик был, а в том подвальчике гробы, ага. Они гробы на кладбище выкапывали, с покойников одежду снимали, наряжались в неё. Я им: что да как? А они, мол, дьяволу служим. И что, спас их дьявол от каторги, как думаешь? Не спас. И Юдина не спасёт. А ты бы вот лучше прокламацию прочитал, чем лясы точить.

К вечеру того же дня увидали красноармейцы дом. Он стоял в стороне от дороги, посреди поля, одинёшенек. А по пути к нему загнанный чёрный конь обнаружился.

Берёт Остенберг ординарца Третьяка и ещё двоих — и к дому. Пальцы на шашке пляшут. Чует, чует зверя.

Странный дом вырос посреди поля, кособокий, недобрый. А старуха встречает их самая обычная.

— Добрый день, мать. Мы — представители единственной легитимной власти, власти большевиков, Красная Конница имени товарища Будённого. Про Ленина чулы?

— Не чула.

Старуха-то не совсем старуха, ей лет пятьдесят, но лицом суха и морщиниста, волосами седа, глазами холодна.

— Так мы вам газеты дадим, почитаете, — Остенберг кивает подчинённым, чтобы дом обошли.

— Я, мил человек, неученая, читать не могу.

— Что ж, вы здесь одна живёте, или как?

— Одна.

— А что же, мать, там за лошадка дохлая валяется?

— А это сына моего, — не смущается женщина. — Ко мне в гости сын прискакал.

— И кто же ваш сын, позвольте спросить?

— Так вы его знаете. Васька Юдин. Вы же, небось, мил человек, его и подстрелили.

Выхватывает комбриг наган, сердце стучит сильно, и сила по рукам разливается.

— Где он?

Не боится нагана женщина.

— В сарае.

— Сколько с ним?

— Один он. Друзья его принесли, а сами дальше поскакали. Часа два назад, вы их ещё догоните.

«Так вот оно, что, — думает Остенберг, рысцой двигаясь к сараю. — Была-таки логика в маршруте Упыря. Он домой от нас шёл, матушку повидать».

Комбриг замирает у сарая, даёт немые команды Третьяку. Ординарец вышибает двери ногой и отскакивает от прохода. Ждут красноармейцы, слушают тишину над полем, тишину под большим темнеющим небом.

— Ты здесь, Юдин? Отвечай!

— Не ответит он вам, — смиренно говорит хозяйка странного дома. — Его уже мёртвым принесли.

Остенберг недоверчиво хмурится. Заглядывает в сарай. На полу, среди сухих пучков травы лежит тело его врага.

Комбриг входит, не опуская пистолет.

Атаман лежит на спине, одетый в красные шаровары с лампасами и ботфорты. Рубаха расстегнута, глаза открыты. В груди три пулевых ранения. Чуток не хватило пулям, чтобы в сердце попасть.

Комбриг прячет наган.

«Вот ты, значить, какой, Упырь», — думает он. Облегчение и радость смешиваются с досадой. Слишком спокойный конец для человека, столько жизней сгубившего. В родительском доме, рядом с матерью…

Юдин не стар — лет тридцать от силы. Чёрная борода клином торчит в потолок. Щёки впавшие, волосы, как у монаха длинные, и само лицо, как у монаха, как на чёрных, засиженных мухами иконах.

— Здоровый, гад, — подаёт голос Третьяк. — С такими дырками три дня от нас ходил!

Но Остенберга больше интересует другое.

Он опускается на одно колено, смотрит в глаза мёртвеца. Там тьма, там нет и никогда не было души. Разные глаза видел комбриг Остенберг, но чтоб голова у него закружилась от бездны в глазах — такого не случалось.

— Не будет у тебя спокойной смерти, атаман, — сквозь зубы клянётся Остенберг.

Он вытаскивает из ножен саблю.

— Постойте! — кидается в ноги женщина.

— Да знаешь ли ты, старая, кого родила? Знаешь ли, что творил твой сын? Как он людей мучил: женщин, детей? Какая кличка у него была: Упырь? Ты, сука, знаешь?

— Знаю, пан, — восклицает женщина, потеряв, наконец, контроль. — Всё знаю, но и вы знайте, что я мать. Пусть упыриная, но мать! Дайте мне попрощаться с ним. Он шёл ко мне, я его много лет не бачила, дайте попрощаться! А потом делайте что надо, он заслужил.

Остенберг отталкивает женщину, плюёт, но саблю прячет и выходит на улицу. Красноармейцы — за ним.

— Что задумали, командир?

— Задумал власть советскую укреплять и авторитет Красной Армии поднимать. Голову Упыря по сёлам повезём. Пусть видят люди, кто их спас. Чтоб другим кровососам неповадно было.

— А дальше что? Станем догонять оставшихся юдинцев?

— Пущай бегают. Мне бегать надоело. На днепровскую линию пойдём, там бои, там австрияки.

Красноармейцам нравится его решение.