#UPшифтинг. Пошаговое руководство по изменению жизни для тех, кто потерял себя в рутине - [2]

Крякл

В тот день я сидел в самолете, возвращаясь домой из командировки, и перечитывал одну из своих любимых книг – «Над пропастью во ржи».

Не знаю, что случилось, но на том самом месте в книге, где шестилетний мальчик поет «Если ты ловил кого-то вечером во ржи», я вдруг расплакался. Возможно, я был истощен физически и эмоционально. Но возможно, просто пришло время открыться чему-то важному в моей жизни.

Мои соседи с удивлением и сочувствием смотрели на плачущего человека в костюме и галстуке. Видимо, они решили, что у меня в жизни произошло какое-то ужасное горе.

Я же впервые за долгие годы вдруг почувствовал, что хочу идти дальше. Я хочу вернуть глубину переживаний. Я хочу снова чувствовать , но не быть при этом отчаянно и отвратительно несчастным. Я понял, что хочу и могу взглянуть на все со стороны.

И тогда мне пришла в голову идея художественного произведения об изменении жизни. Я очень четко увидел сюжет.

Сергей, топ-менеджер в международной страховой компании в Москве, приезжает на неделю в командировку в Санкт-Петербург. Родители Сергея живут в Северодвинске. Там он родился и вырос, а потом приехал в Петербург учиться в Финансово-экономическом университете. После окончания ФИНЭКа он переехал в Москву, там сделал карьеру, женился, завел детей и купил в ипотеку таунхаус. Короче, типичный представитель среднего класса.

И вот ему 35 лет: потерянный, запутавшийся, застрессованный и отравленный алкоголем, он вновь приезжает в Петербург в период белых ночей.

На него накатывают воспоминания о молодости и студенческих годах. Он навещает старых друзей. (Идет рассказ о том, как живут представители разных классов в современной России.) Встречается случайно со своей первой любовью, которая тоже, как и он, не очень счастлива в браке. (Идут красивые романтические вставки об их отношениях двадцатилетней давности.)

И вот, в лучших традициях подобного жанра, через семь дней герой проходит через внутреннюю трансформацию, вновь находит себя, спасает свою разваливающуюся семью и начинает новую жизнь.

Надо заметить, что для меня идея написать роман не была такой уж странной. Я писал с тринадцати лет, и это одна из тех сфер, в которых я точно наработал десятки тысяч часов практики.

Но я никогда ни с кем не делился написанным, поскольку считал, что это едва ли будет кому-то интересно. Поэтому для меня было большим вопросом, насколько вообще читабельно то, что я создавал.

Чтобы проверить это, я отправил в несколько толстых журналов один из своих рассказов под псевдонимом, и – о чудо! – он был опубликован в легендарном журнале «Нева». Эта публикация была для меня большим событием. Она придала мне уверенности в собственных силах.

Следующие три года я писал и переписывал черновик романа. Рабочее название было «Крякл».

Крякл – презрительное прозвище представителя креативного класса, «креакла». Это название появилось из диалога Сергея со своим одноклассником Русланом, сыном папы-генерала ФСБ и мамы-министра. (Да-да, в моем романе и политика тоже присутствовала, много политики – ведь тогда еще я запоем читал новости!)

Вот фрагмент диалога:

«Креативный класс… Да какой вы, в жопу, креативный класс?! Так, смех один, – сипит Руслан, отправляя в рот гигантскую зеленую оливку и смачно обсасывая косточку. Его расписная льняная рубаха расстегнута до пупа. На бронзовой накачанной безволосой груди покоится золотой крест, снятый с купола храма. – Куакы эноы…

– Что???

– Кряклы хреновы! – обсосал косточку, выплюнул. – В вас креатива не больше, чем… блин… – подбирает слово, машет пятерней, поблескивая «Ролексом», – в утке! Кря-кря!!! Вы же бесплодны во всех отношениях. Как вы можете породить что-то нормальное, если вы отрицаете все здоровое и естественное, все продуктивное? Посмотри на всех этих так называемых креативщиков! В основном это какие-то претенциозные выскочки, выродки, шуты… Либо унылое офисное говно, причисляющее себя к интеллектуалам…

– Типа меня…

– Во-во! Типа тебя! – ржет он.

Мы сидим в полумраке на большом кожаном диване, обложенные атласными подушками, пьем двадцатипятилетний виски и курим кальян. Руслан мощно втягивает дым, угли разгораются и меркнут в половинке грейпфрута, водруженного на верхушку кальяна, и сквозь калейдоскоп разноцветных стеклышек видно, как в сосуде с негодованием бурлит жидкость, как будто поддерживая возмущение Руслана.

– Рабочий вагонзавода, ей-богу, нужнее вас! Потому что он не трындит, а работает, производит, потому что он настоящий, естественный, истинный! А вы? Вы что производите? Бумагомаратели, возомнившие о себе невесть что!

– То есть ты отрицаешь в принципе искусство, науку…

– Да разве это искусство? Посмотри вокруг! – вопит он, подаваясь ко мне всем телом. – Инсталляции, перформансы, монстрации! Все эти ваши хипстеры-уипстеры… Это искусство – просто мода и подражание, застывшая лень и никчемность. Тьфу! Онанисты они, вот они кто! А наука и того хуже. Ни на что не способная, вшивая, бесполезная, бессильная русская интеллигенция – как была всегда такой, так и есть. Это вымирающий вид, она нежизнеспособна. Слизняки…

– Не зря их на пароход в свое время грузили… – подкалываю я его.