Управляющий мозг: Лобные доли, лидерство и цивилизация - [101]

Но приход «цифровой анархии» был близок. При взрывном росте объемов информации, помещаемой во «Всемирной паутине», стало все сложнее находить специфическую информацию, требуемую для решения определённой задачи. Как и в эволюции мозга, возросло адаптивное давление в направлении создания механизма, способного ограничить степени свободы системы в любой специфической, целенаправленной ситуации, при сохранении этих степеней свободы в принципе. Это привело к изобретению «поисковых машин».

Подобно лобным долям, поисковые машины не содержат точных знаний, необходимых для решения рассматриваемой проблемы. Но подобно лобным долям, они умеют обозревать всю систему с «высоты птичьего полёта», что позволяет им найти те специфические места в сети, где содержатся эти знания. И подобно лобным долям, поисковые машины появились на относительно поздней стадии перехода цифрового мира от преимущественно модулярного к преимущественно распределённому «организму». Поисковые машины предоставляют управляющие функции внутри Интернета. Они являются цифровыми лобными долями.

Итак, существует сильное сходство между эволюцией мозга, общества и искусственных вычислительных систем. Все они характеризуются переходом от модулярного принципа организации к распределённому, градиентному принципу. На продвинутой стадии этого процесса возникает система «управляющего» контроля, позволяющего предотвратить анархию и хаос, которые парадоксальным образом растут вместе с ростом сложности любой системы. Причудливое отношение между автономией и контролем, воплощённое в управляющей функции лобных долей, было схвачено в известной фразе Фридриха Энгельса: «Свобода — это осознанная необходимость»14.

Эпилог

Ко времени написания этой книги я прожил почти одинаковое время на Востоке и на Западе, и, по самым реалистичным оценкам, я вступил в финальную треть моей жизни — время интеграции; поистине управленческая задача. Ретроспективно, моё собственное интеллектуальное странствие было соединением и слиянием влияний этих двух миров, и в той степени, в какой я обладаю собственным интеллектуальным и научным стилем, он был обусловлен этим сплавом. Говоря фигурально, я человек Востока в западном культурном облачении. В начале шестого десятилетия моей жизни кочевник снова проявился во мне. Я веду клиническую практику в Нью-Йорке, провожу свои научные исследования в Сиднее и читаю лекции по всему миру.

И впервые после того, как я покинул Россию четверть века тому назад, я ощущаю в себе острый интерес к её затруднениям на пути к более просвещенной системе экономики и правления. Мне помогали в написании этой книги, в моих исследованиях и в моей клинической практике три моих русских ассистента, Дмитрий, Петр и Сергей, работающие в моем институте в центре Манхеттена. Эти молодые люди представляют будущее своей культуры, а не её прошлое. Жизненные пути близких друзей, которых я много лет тому назад посвятил в свои планы покинуть страну, разошлись в разных профессиональных и личных направлениях, отражая изменения, трансформировавшие Россию с тех пор, как я её покинул. Петер Тульвисте стал первым президентом Тартуского университета после получения независимости своей родной, наконец свободной Эстонией. Славик Данилов — полковник и профессор психологии в академии милиции. Наташа Корсакова — ведущий исследователь болезни Альцгеймера и преподаватель Московского государственного университета. Лена Московичюте живет в Бостоне, где проводит исследования в области поведенческой неврологии. Эхтибар Джафаров также покинул Россию и преподавал в различных университетах в Европе и Соединенных Штатах.

Когда эта книга наконец будет написана, я планирую поездку в Москву, первый раз с тех пор, как я покинул ее, когда она была столицей другой страны. Я пройду по улицам, на которых у меня состоялся мой судьбоносный разговор с Александром Романовичем. У некоторых улиц будут другие названия, уже без имен советских апостолов; но другие, подобно Арбату, свои названия сохранили. Я встречусь с друзьями, попытаюсь восстановить связь с местом моей юности и понять новую Россию. Затем я вернусь домой, в Нью-Йорк, — надеюсь, с ощущением, что город, который когда-то был моим домом, мне уже не чужой.

Книга началась с обсуждения мозга, а закончилась обсуждением общества и истории. Парадигма обернулась. В истории идей для науки, находящейся в зачаточном состоянии, часто в качестве эвристической метафоры используются понятия более зрелой науки. Столетиями нейронаука была наукой в таком зачаточном состоянии, заимствовавшей свои метафоры из более развитых дисциплин: из механики (гидравлические насосы семнадцатого века), электротехники (телефонный коммутатор в начале двадцатого века), информатики и вычислительной техники (вторая половина двадцатого века). Но теперь наука о мозге становится зрелой и может быть готова предложить свои собственные эвристические метафоры, чтобы пролить свет на другие сложные системы, включая общество.

Наука о мозге всегда находилась на границе естествознания и гуманитарных наук, и именно этот сплав привлек меня к ней много лет назад. В истории исследования отношений между мозгом и психикой часто упоминается имя Декарта. Но меня с ранних пор вдохновлял современник Декарта, такой же бунтарь, как и он, Барух Спиноза